Черный беркут - Нестеров Михаил Петрович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/86
- Следующая
Перелом наступил вчера, ровно в полдень. Миновали сутки. Мимо нарочито деловой, уверенной походкой прошел Безари. Орешин, повернув голову, видел, как бандит, дойдя до полуразрушенного глиняного сарая, повернул, исчезая из поля зрения. Но через полминуты показался у порога своего дома.
И солнце показалось пленнику не таким жарким, однообразный, унылый пейзаж стал приобретать цвета. Угасшие было глаза жадно выхватывали тона коричневато-желтых гор, ухо уловило далекое пение птицы. Вмиг подступила жажда, к которой невозможно было привыкнуть, но он тем не менее стал привыкать. Огнем опалило желудок; если бы Игорь сейчас стоял, он бы согнулся, упал на колени от нестерпимых болей в желудке.
Голова закружилась, рот непроизвольно открылся, готовый выкрикнуть: «Пить!!» Солнце вновь стало огненным, горы однотонными, мутными; еле слышный, неприятный свист птицы эхом отдался в ушах. Отчего-то именно он заставлял тускнеть сознание, выколачивал из глаз слезу, напоминая заунывное, погребальное звучание тамбура.
Неужели снова?
Нет! Нет...
Пить...
– Юуау-вьююуух, – слышится где-то в горах птичий крик. Он больно отдается в голове, кромсает душу, причиняет невероятные мучения. Но почему? Почему?.. Почему его, пленника, так донимает птичье пение? Наверное, потому, что он сам похож на птицу в клетке. Орленок... Нет, не орленок, какая-то другая...
Игорь пришел в себя от пронизывающего холода. Как будто тело его внезапно покрылось инеем. Однако ощущение прохлады быстро прошло, ему показалось, что влага на спине закипает. Он поднял глаза.
Рядом с клеткой стоял воин Расмона Саид Файаз. В руках ведро. Саид поймал взгляд пленника и вылил на него остатки воды.
Игорь языком стал слизывать с губ крупные капли. Саид, покачав головой, удалился.
Сколько времени он был без сознания? Час? Минуту? Несколько мгновений? Наверное, мало, потому что неприятный клекот птицы снова коснулся его слуха: юуау-вьююуух... Пауза. Затем ее голос прошелестел, словно удаляясь. Эхо размножило и исказило птичий свист, Игорю подумалось, что в горах собираются хищные птицы, предчувствуя скорую поживу. В Монголии и сейчас иногда так хоронят: оставляют труп в степи, чтобы стервятники по кускам раскромсали его. И его, Орешина, наверняка ждет такая участь.
Впрочем, это не стервятник, какая-то маленькая птица, хотя в голосе ее слышны хищные, неприятные человеческому уху нотки.
Неприятные... Хищные...
«Игорь, я не понимаю тебя. Ведь ты сейчас говоришь об Алексее, так?»
Что?..
Ремез сидит к ним боком и, явно смущаясь, громко подражает подорешнику.
Алексей?!
От этой мысли Орешина бросило в дрожь. Пожалуй, старый табиб не так далек был от истины, когда говорил о скорой потере разума у пленника. Подобные мысли здоровыми не назовешь. Они вдвойне сумасшедшие, потому что Алексей уже полтора года как ушел из спецназа. Игорь знал причину его ухода, но кого в этом винить? Себя? Его? Анну? А может, он правильно поступил?
Поступок Ремеза граничил со слабоволием и в то же время показывал сильный характер. Он бросил даже не службу – работу, которой трудно найти определение; ее нельзя назвать любимой, увлекательной и уж тем более скучной, обузой. Такая работа только для сильных духом, слабый в конце концов сдается, уходит. Ремез был сильным человеком, одним из лучших бойцов, однако ушел. Как сложилась его судьба, где он? На запросы Орешина приходили сухие ответы: живет с матерью, содержит ее и себя случайными заработками. После смерти матери Алексея командир перестал получать вести о своем бывшем бойце. Пропал без вести. Наверняка о нем знал Сапрыкин, можно было расспросить его, но Орешин посчитал, что в подобной ситуации будет выглядеть навязчивым.
Если считать поступок Ремеза проявлением слабоволия, то как назвать собственные действия, когда три дня назад он пытался сдержать дыхание, уйти из жизни? Трудно ответить на этот вопрос. Особенно самому. Кто-то со стороны должен сделать выводы, осудить или одобрить.
Как же быть с Алексеем – правильно он поступил или нет?
Мысли об Алексее отвлекло ощущение жажды, иссохший желудок требовал глотка воды. Во рту уже несколько дней стоит мерзкий привкус ацетона – организм начал пожирать сам себя. И мозг делал то же самое: Игорь не мог вспомнить, водятся ли в этих краях подорешники или, как их еще называют, ястребиные славки. Сумасшествие стучало в висках призывным стуком – тук-тук... тук-тук... Пленник долго, больно вывернув голову, смотрел в сторону гор – не сверкнет ли блик Алешиного бинокля... То ли от ослепительного солнца, то ли от нахлынувших чувств на глаза Игоря набежали слезы...
Потом он наблюдал за боевиками Расмона – как они реагируют на слабое пение птицы в горах.
Воображение было уже невозможно унять, он дословно вспомнил разговор в тот вечер, своеобразное признание Алексея в любви; свои слова: «Кто легко привыкает к неволе?.. А ну-ка, Ремез, не тяни», – Игорь связал с нынешней ситуаций: он в неволе слушает свист в горах.
Нет, как ни смотри, блика не увидишь, Лешка профессионал, знает, как нужно вести разведку.
Эта мысль также была безумной, но в какой-то степени подкрепляла надежду, зародившуюся у командира «беркутов». Он вновь призвал на помощь внушение, которое сутками раньше помогло ему: «Анна жива. Лешка рядом. Анна... Лешка...» Нет, эти два имени не должны стоять рядом, звучит как-то зловеще. По отношению к кому – Анне или Алексею? Алексею... О нет, Господи!.. Уходи отсюда, Ремез! Пошел прочь! Это приказ!
Однако тот уже давно ему не подчиняется. Была только одна причина, по которой Ремез мог оказаться здесь, и эта причина называлась строгим женским именем – Анна... Называлась. В прошлом. В мире живых ее уже не было.
Боевики вели себя спокойно, пение птицы было для их слуха скорее всего привычным. Следовательно... Орешин вдруг успокоился, отогнал навязчивые мысли, прогнал Ремеза. Его не должно быть рядом, не должно.
Юуау-вьююуух...
Господи!.. Проклятая птица сводила его с ума. Теперь мысли командира «беркутов» зашли так далеко, что он вывернутыми глазами увидел собственные мозги. Он решил, что это старый табиб реабилитируется перед Безари и заливается свистом в горах.
Окаянная птица повергала его в прежнее состояние, и будто не было этих суток, которые он выиграл, отвоевал у Безари.
Безари, сволочь!
48
Зенин тронул Ремеза за руку.
– Леха, Леха, он смотрит в нашу сторону.
– А ну-ка, дай сюда, – проговорил Алексей занемевшими от длительного свиста губами. Вокруг его глаз и рта залегли глубокие тени. «Я скоро разучусь говорить», – подумал он.
Ремез взял бинокль и долго вглядывался.
– Ага... Смотрит. А я что говорил? Давай, командир, цепляйся за мой взгляд. Читай: мы здесь, здесь. Держи, Зенон, я еще спою.
– Не переборщи, Леха.
– Не боись. Я – птица, знаю, когда свистеть положено.
– А боевики?
– Зенон, не нервируй меня, а то сложу губы не в ту дудочку и каркну.
Алексей с серьезным видом помассировал губы, привел язык в рабочее положение. А полковник Орешин в это время гнал и проклинал своего бывшего бойца.
– Ничего, – Алексей сунул в рот щепотку табака. Предложил Зенину. – На, курни, Зенон.
– Не хочу.
– Главное – жив командир, остальное мелочи. Жаль, у них развода нет, а то бы с точностью до головы личный состав посчитали. Вот смотри, Зенон, сразу за крепостью открывается перевал. Туда и ушел в прошлый раз Безари.
– А то я не знаю.
– Ты тоже с нами был? А почему я тебя не запомнил?
Михаил промолчал, бросив быстрый взгляд на товарища. Повернул голову, оглядывая красноватый глинистый холм, тянувшийся вдоль долины. По растрескавшейся земле можно было судить, что последний дождь прошел здесь давно и был он сильным.
Разведчики расположились в трехстах метрах от главного дома кишлака. Алексей в мощный бинокль дважды наблюдал Безари Расмона. Рука сама тянулась к автомату; а когда натыкалась на него, глаза искали за спиной пехотный огнемет. Однако «шмель» находился в лагере. Ремез, раздувая ноздри, тяжело дышал: «Я спалю тебя, мразь!» Но быстро брал себя в руки и дурашливо шутил. И все же мысль о реактивном огнемете засела в нем прочно.
- Предыдущая
- 53/86
- Следующая
