Тот, кто знает - Маринина Александра Борисовна - Страница 54
- Предыдущая
- 54/224
- Следующая
– А попроще нельзя? – жалобно попросила Наташа.
– Можно попроще. Ты хочешь купить норковую шубу, потому что тебе зимой не в чем ходить. При этом денег у тебя не хватает, а брать в долг большие суммы ты не считаешь возможным. У тебя две цели – шуба и жизнь без долгов. Как эти цели совместить? Сначала модифицируешь цель под названием «шуба», прикидываешь, обязательно ли это должна быть норка, или можно что-то попроще, мех подешевле. Может быть, не длинная шуба, а короткая, это тоже путь к экономии. А может быть, вообще шуба должна быть не из натурального меха, а из искусственного. Только нельзя доводить цель «шуба» до масштабов «курточка из плащевки», потому что тогда потеряется изначальный смысл: та вещь, которую ты хочешь купить, должна греть в морозы. Это и есть допустимый предел модификации цели. Потом начинаешь точно так же работать со второй целью – «жизнь без долгов». Прикидываешь, сколько денег у тебя есть, думаешь, какие вещи можно отнести в комиссионный, подсчитываешь, сколько можно взять в долг с тем расчетом, чтобы отдать с первой же зарплаты. И таким образом, двигаясь постепенно, совмещаешь обе цели. Идея понятна?
– Понятна, Вадичек, – пробормотала Наташа сонным голосом. – Я буду думать. Давай спать, нам с утра еще на рынок ехать. И вообще, завтра день тяжелый.
Назавтра было воскресенье, в выехавшем на дачу детском саду – родительский день, и Наташа с Вадимом собирались навестить сыновей. Электричка уходила с Казанского вокзала в 9.32, но до этого нужно было успеть купить на рынке клубнику, черешню и персики – мальчики их так любят! Домой следовало вернуться не позже четырех, чтобы успеть проводить на поезд Люсю.
К детям их не пустили – в садике объявлен карантин, у нескольких детишек пищевое отравление.
– Ну хоть ягоды передайте, – умоляла Наташа, – они их любят. Я их несколько раз в кипяченой воде промыла, на них ни одного микроба нет, я вам гарантирую.
– Да вы что, мамаша, – возмущенно зашипела на нее воспитательница. – Увозите свои ягоды, сами их ешьте. У нас карантин, я же вам ясно сказала.
– А вы не можете позвать наших мальчиков, а? Алеша Воронов из младшей группы и Саша Воронов из средней. Ну пожалуйста!
– Ничего не могу сделать, контакты с родителями запрещены, – твердо заявила мегера в белом халате. – Уезжайте домой. И не вздумайте через забор детей звать. Если увижу – детей накажу, так и знайте, за вашу безответственность ваши сыновья отвечать будут.
– Да почему же безответственность! Ну вы поймите, я – мать, а это мой муж, их отец, он моряк-подводник, служит на Севере, он почти год мальчиков не видел, мы соскучились по своим детям, нам бы хоть одним глазком на них посмотреть…
– Езжайте, мамаша, езжайте. У меня уже язык отсох с каждым объясняться, вон посмотрите, сколько родителей приехало – и никого не пускаем. Нельзя.
Действительно, рядом с воротами вдоль забора уныло слонялись женщины с набитыми гостинцами и игрушками сумками. Многие сидели на корточках, уткнувшись носами в щели между досками и высматривая своих чад на территории садика. Наташа с Вадимом тоже побродили, то становясь на цыпочки и заглядывая поверх забора, то опускаясь на колени и отыскивая щель пошире, но увидеть мальчиков им так и не удалось. Наташа ужасно расстроилась, потому что Вадим не смог повидаться с сыновьями. Ей все-таки легче, она в прошлое воскресенье к ним приезжала и в следующее приедет, и вообще они весь год рядом с ней, а муж не видел детей десять месяцев, в кои веки вырвался на три дня в Москву – и такая неудача!
– Как я их всех ненавижу! – в сердцах бросила Наташа, когда они шли по пыльной дороге к железнодорожной платформе. – Это садисты какие-то, которых специально придумали, чтобы мучить детей и их родителей.
– Ты не права, – спокойно возразил Вадим. – Карантин есть карантин. Родителей пускать нельзя и передачи брать тоже нельзя. Она права.
– Кто права? – взорвалась Наташа. – Эта выдра?! Эта мразь, которая с нами разговаривала, словно мы ей тысячу рублей должны?
– Успокойся. – Вадим обнял ее за плечи, прижал к себе. – Она действительно хамка и разговаривала с нами в непозволительном тоне. Но по существу она поступила правильно. Ей дали команду «не пущать» – она и не пущает. Она выполняет свой долг, отрабатывает свою зарплату. Что ты от нее хочешь? Чтобы она тебя пожалела, вошла в твое положение, а потом получила выговор?
– Я не понимаю, почему, если несколько детей съели что-то не то, остальным детям нельзя общаться с родителями! Я не понимаю, кто придумал это идиотское правило! И зачем его придумали! Нет, я понимаю, я все понимаю! Это специально сделали, чтобы мы все были зависимыми, чтобы нас можно было унижать по каждому поводу, чтобы мы чувствовали свою ничтожность и слабость и заискивали перед ними, взятки им давали, конфеты в коробках носили!
У нее началась истерика. Наташа рыдала, молотила кулаками в грудь Вадима, захлебывалась, выплескивая наружу все напряжение, скопившееся за долгие месяцы болезни отца. Его смерть, похороны, обиды на сестру, страх за явно слабеющую мать, постоянная тоска по живущему в другом городе мужу, хроническая тревога за неуправляемую Иринку – все выходило из нее со слезами, рыданиями и такими детскими беспомощными ударами, которых мускулистый Вадим, похоже, даже не чувствовал. Он дал жене выплакаться, не обращая внимания на прохожих, с любопытством поглядывающих в их сторону. Потом довел до платформы, усадил на скамейку и начал кормить темно-бордовой, почти черной сладкой черешней. До ближайшей электрички было еще сорок минут, и, когда подошел поезд, оказалось, что Наташа, сама того не заметив, съела все предназначавшиеся сыновьям фрукты.
– Давай погуляем, – предложил Вадим, когда они приехали в Москву и вышли на Комсомольскую площадь.
Наташа посмотрела на часы. Они обещали вернуться к четырем, чтобы проводить Люсю, а сейчас только без четверти два. Действительно, лучше погулять, побыть вдвоем, чем сидеть дома и вымученно общаться с вечно недовольной сестрой. Они нырнули в метро, проехали две остановки от «Комсомольской» до «Кировской», вышли на Чистопрудный бульвар и медленно пошли вдоль Бульварного кольца в сторону Арбата. Народу вокруг было мало, летними воскресными днями Москва пустела – все разъезжались на дачи и садовые участки. Они шли, держась за руки, разговаривали, и постепенно Наташа стала чувствовать, как к ней возвращаются душевное равновесие, спокойствие и обычно присущая ей уверенность в своих силах, которые она вдруг потеряла там, за городом, после неудачной попытки увидеть своих детей. Вообще Вадим всегда так на нее действовал: что бы ни случилось, как только он оказывался рядом, все проблемы начинали казаться разрешимыми, а все расстройства и обиды – пустячными.
– Хочешь мороженого? – спросил он, когда они проходили мимо киоска.
– Мороженого? – удивленно переспросила Наташа. – Да нет, не хочу. Что я, маленькая?
– А когда маленькая была – любила?
– Конечно. Все дети любят мороженое.
– Раз раньше любила, значит, и теперь любишь, – уверенно сказал Вадим, покупая ей трубочку «Бородино». – А соку хочешь? Давай я тебе еще сок возьму, яблочный или виноградный.
– Да что с тобой? – рассмеялась Наташа. – Ты не забыл, сколько мне лет? Я же твоя жена, а не дочка.
– Ты не понимаешь. Мы с тобой все время жили врозь, ты в Москве, а я сначала в Ленинграде, потом в Лице. Переписывались, перезванивались, а когда удавалось встретиться, то, извини за подробности, из постели не вылезали. И вот мы сейчас с тобой идем по Москве, держимся за руки, и я вдруг подумал, что мы давно уже женаты, у нас двое сыновей, а ведь я за тобой так толком и не поухаживал. Мороженым тебя не угощал, когда тебе было девятнадцать, в кафе не водил, цветов не дарил.
– Неправда, – горячо возразила Наташа, сразу вспомнив тот букет белых махровых гвоздик, который в поезде Ленинград–Москва обильно поливала слезами влюбленная Инка Левина, – и цветы ты мне дарил, и в кафе водил.
- Предыдущая
- 54/224
- Следующая
