Ослепительный оскал - Макдональд Росс - Страница 40
- Предыдущая
- 40/46
- Следующая
Имя брата заставило ее вернуться к воротам.
– Я вас не понимаю.
– Лео Дюрано ваш брат?
– А что, если и так? Ведь, кажется, я вчера вас рассчитала. Сколько раз вас надо рассчитывать, чтобы вы оставили меня в покое?
– А с Максом Хэйсом случилось несчастье, потому что он тоже не оставлял вас в покое?
– А что случилось с Максом Хэйсом?
– Он погиб сегодня утром, был убит. Вы быстро меняете своих служащих, и все они одинаково кончают.
Выражение ее лица не поменялось, но усыпанные бриллиантами руки потянулись одна к другой и встретились в цепкой хватке.
– Хэйс был набит бредовыми идеями. Если кто-то его прикончил, то я тут ни при чем. И мой брат – тоже.
– Смешно, – сказал я, – но когда я увидел Хэйса в морге, то сразу подумал о вас и Лео. Он мастак на такие дела!
Ее руки разжались и подлетели к горлу, как сверкающие рачки.
– Вы видели Бесс Виановскую?
– Немного поболтали с ней.
– Где она?
Уна говорила так, будто у нее болело горло.
– Снова улизнула, – ответил я. – Вы могли бы, пожалуй, открыть ворота. Здесь мы разговаривать не можем.
– Пожалуй, могла бы.
Она сунула руку в широкий квадратный карман пальто. Я держал палец на спуске пистолета. Но она вытащила всего лишь ключ и отперла замок. Я снял цепь и распахнул ворота.
Уна вцепилась мне в руку.
– Что произошло с Максом? Его зарезали как Люси?
– Нет, поджарили как Жанну Д'Арк.
– Когда?
– Сегодня на рассвете. Мы нашли его в разбитой машине. Машина принадлежала Чарльзу Синглентону, и на Хэйсе была одежда Синглентона. – Чья одежда?
Ее пальцы впились в мою руку. Такой близкий контакт с ней был неприятным и странным. Мне казалось, что я зацепился рукой за колючий кустарник. Я стряхнул ее руку.
– Вы знаете его, Уна, золотого мальчика, за которым бегала Бесс. Кто-то оглушил Хэйса, обрядил его в одежду Синглентона и разыграл дело таким образом, будто этим утром был убит Синглентон. Но ведь вам хорошо это известно, не так ли?
– Если вы думаете, что это сделал Лео, то вы сошли с ума!
– Я удивлен, что в вашей семье все еще пользуются этими словами.
Ее взгляд, неотрывно прикованный ко мне, метнулся в сторону. Опустив голову, она сказала:
– Сегодня утром Лео был дома в постели. Я могу это доказать с помощью его сиделки. Лео очень больной человек.
– Паранойя? – спросил я.
Вымученное спокойствие слетело с нее как маска.
– Проклятые больничные костоломы! Они обещали мне хранить профессиональную тайну. Ну, я им покажу профессиональную тайну, когда они в следующий раз пришлют мне счет!
– Не вините клинику. Я достаточно насмотрелся на судах, чтобы распознать симптомы паранойи.
– Вы никогда не видели моего брата.
Я не ответил на ее невысказанный вопрос.
– Я собираюсь повидать его сейчас.
– Я хорошо забочусь о Лео! – зарычала она внезапно. – За ним ухаживают опытные сиделки! Каждый день приходит врач. Я служу ему как раба, готовлю ему любимые блюда. Если нужно, сама кормлю его с ложки.
Она оборвала поток слов и отвернулась, стыдясь прорвавшегося наружу своего второго "я" – заботливой пожилой женщины.
Я взял ее за жесткий локоть и повел к дому. Его красный кирпичный верх загораживал солнце. Я посмотрел на зарешеченные окна, за которыми сидел Лео Дюрано, получая самый лучший уход, и услышал тихое слово, повторяющееся за стенами, много раз, как эхо.
За входной дверью находилась спиральная железная лестница, ведущая наверх. Уна поднялась по ней и повела меня по длинному коридору. Почти в самом конце его у закрытой двери сидел в кресле полный молодой человек в белом халате.
Мое появление его удивило.
– Врач? – спросил он.
– Просто посетитель.
Он покачал головой.
– Я не стал бы этого делать, мисс Дюрано. Сегодня с ним очень трудно иметь дело. Мне пришлось запереть его.
– Откройте дверь, Дональд, – приказала Уна.
Он вынул ключ из кармана большого, как тент, халата и отпер дверь.
В комнате находилась голая железная кровать и прикрепленное к полу изодранное кресло-качалка. С зарешеченного окна свисало несколько лоскутков – все, что осталось от занавески. На крашеной стене возле окна виднелись отпечатки пальцев и вмятины, которые могли быть сделаны кулаками. Внутренняя сторона дубовой двери была расколота и починена с помощью свежеструганных дубовых досок.
Дюрано сидел на полу у окна в дальнем углу. Его руки, лежащие на коленях, были скреплены коричневым кожаным ремнем, на котором отчетливо виднелись следы зубов. Он посмотрел на нас через гущу черных волос, беспорядочно свисавших ему на лоб. Его окровавленный рот открылся и закрылся в попытке выпихнуть слово.
– Прости, – так прозвучало это слово.
Уна прошла к нему через комнату и тяжело опустилась на колени.
– Ты нехорошо себя вел. Прости меня.
Она прижала его голову к своему могучему торсу.
– Прощаю, – отрывисто ответил он. – Я меня прощаю. Освобожден от стражи. Сказал старьевщику, что ты не станешь гнать честного человека, сказал им, что я занимаюсь делами своего отца.
Сжав его голову обеими руками, Уна мрачно посмотрела на меня.
– И этот бедняга мог совершить утром убийство? Скажи ему, Дональд, где был утром Лео.
Дональд глотнул слюну и жалобно спросил:
– Полиция?
– Вроде этого, – ответил я.
– Он был в этой самой комнате. Всю ночь и все утро. Он здесь бывает каждую ночь и каждое утро. Дюрано теперь уже почти не выходит.
– Заткнись, ты!
Уна оставила брата и двинулась к Дональду.
– Оставь свои замечания, толстяк. Он и сейчас лучше тебя. Если бы не Лео Дюрано, ты бы и сейчас еще таскал ночные горшки за шестьдесят в месяц. Он для тебя мистер.
Толстяк отпрянул от нее, пылающий и съежившийся, как побитая мужем немка-жена.
– Вы задали мне вопрос, мисс Дюрано.
– Заткнись.
Она пронеслась мимо него как порыв холодного ветра и вылетела в коридор.
– Дональд, как насчет субботнего вечера две недели назад? – спросил я. – Лео был в своей комнате?
– Меня здесь не было. По субботам мы обычно бываем выходные.
– Мы?
– Я и Люси, пока она не ушла. Мисс Дюрано заплатила мне особо за вчерашний вечер. Вчера он был нехорош.
– Вы идете? – позвала с лестницы Уна.
Она провела меня в комнату с цветным окном, расположенную в задней части дома. Солнечное пламя занимало всю западную часть неба и касалось краями моря. У берега, там, где его линия закруглялась, несколько запоздалых купальщиков покачивались как спички на кровавой пене прибоя. Я сел в кресло у стены, откуда мне была видна вся комната, все двери и окна. При дневном свете с этого места комната казалась просторной и красивой на старомодный манер. Если бы ее содержали в порядке, она могла быть прекрасной. Но ковры и мебель были серыми от пыли и завалены вещами: разорванными журналами, скомканными газетами, окурками сигарет и немытыми тарелками. Блюдо с гниющими фруктами кишело насекомыми. Растения на стенах в горшках завяли и погибли. С потолка свисал на толстой нити паук. Римская вилла, занятая вандалами.
Уна села за карточный столик у большого окна. Карты, в которые они играли накануне вечером, были раскиданы по столу вместе с картофельными очистками. Уна стала собирать карты, ее руки засуетились над столом.
– Давно ли Лео заболел?
– Какая разница? Вы же знаете, что Хэйса он не мог убить.
– Был убит не один Хэйс.
– Ну, еще Люси Чампион. Он не причинил бы вреда Люси. Они прекрасно ладили, пока она не ушла. Она была чертовски хорошей медсестрой, этого у нее не отнимешь.
– Но ведь вы не из-за этого хотели ее вернуть.
– Разве?
Она подарила мне улыбку, горькую как полынь.
– Как давно длится его болезнь, Уна?
– С начала года. Он потерял над собой контроль на новогоднем вечере в «Дейле». Это известный ресторан в Детройте, ночной ресторан. Он без конца пытался заставить оркестр играть одну и ту же вещь, отрывок из оперы. Они сыграли ее три раза и больше не захотели. Лео сказал, что они издеваются над знаменитым итальянским композитором и хотел застрелить дирижера. Я его остановила.
- Предыдущая
- 40/46
- Следующая
