Ослепительный оскал - Макдональд Росс - Страница 24

• Предыдущая
• 24/46
• Следующая

– Это было бы зря. Ему только двадцать девять. Почему вы считаете, что он мертв, мистер Арчер?

– По аналогии. Вчера была убита женщина, и вероятно потому, что она знала, что с ним случилось.

– Блондинка? Ее убили?

– Цветная женщина.

Я рассказал ему о Люси.

Он по индейскому обычаю сел на корточки и, опершись локтем левой руки на голое колено, стал рисовать указательным пальцем на земле. Он изобразил подобие гроба и в нем застывшее длинное лицо, немного похожее на его собственное. К нам подошел петух и остановился, наклонив голову.

Уилдинг выпрямился и, прикрыв глаза, указал на рисунок.

– Это символ вашей работы в самой грубой форме. Иногда я спрашиваю себя, не изменила ли моя матушка отцу с индейцем из племени навахо.

Он стер ногой рисунок, продолжая беспрерывно говорить:

– Художник извлекает из событий образы. А что делают другие люди, мистер Арчер? Страдают от них?

– Думаю, ваш друг Синглентон именно так и делал. Насколько мне известно, он ведь был вашим другом?

– Конечно. Я знал его, когда он был еще школьником. Одно время я преподавал в Эройо-Бич, до того, как мои картины стали покупать. И сюда он приезжал каждое лето, в течение почти десяти лет. Отсюда виден его дом.

Он указал на северную часть каньона. В километре отсюда, неподалеку от начала каньона, среди дубов сумрачно поблескивало приземистое строение из коричневых просмоленных бревен.

– Я сам помогал ему строить дом, летом 1941 года. В нем только одна комната, но Чарльз всегда называл ее студией. Он вернулся после первого курса в Гарварде с намерением стать поэтом. Обстановка в доме матери, в Хилл, сковывала его. И мать, и ее дом – не знаю, знакомы ли они вам – закостенели в традициях, совсем не в тех традициях, которые способны разбудить воображение поэта. Чарльз приезжал сюда, чтобы убежать от этого. Он называл каньон юдолью своих духовных поисков. – Мне бы хотелось взглянуть на его дом.

– Я поеду с вами.

Уилдинг живо двинулся к моей машине, я пошел за ним. Мы выбрались на малой скорости на песчаную дорогу, поднимавшуюся по склону каньона и вскоре подъехали к почтовому ящику с фамилией Синглентон. Я снова свернул на дорогу, спускавшуюся по склону. Неподалеку в естественной котловине между горными отрогами стоял рубленный дом. Остановившись перед ним и выйдя из машины, я увидел, что дверь опечатана.

– Вы не сказали мне, что дом опечатан, – обратился я к Уилдингу. – Разве шериф подозревает насильственную смерть?

– Об этом он не сообщал мне, – сухо ответил художник. – Когда я рассказал ему о выстреле, который слышал, он, видимо, не принял это всерьез.

– О выстреле?

– Прошу прощения, я думал, что вы знаете. В субботу ночью я услышал с этой стороны звук выстрела. В период охотничьего сезона здесь часто слышны выстрелы, и я не придал этому значения. Во время допроса на прошлой неделе, я, конечно, упомянул об этом. После этого, надеюсь, здесь все обследовали, но ни пули, ни чего-либо конкретного не нашли.

– Если она засела в Синглентоне, то вполне понятно, почему ее не нашли.

– Помилуй боже, – сказал художник. – Вы действительно полагаете, что Чарльза застрелили в его собственном домике?

– Власти, должно быть, тоже решили, что здесь что-то произошло, иначе они бы не стали здесь рыться. Что вы еще слышали в ту субботнюю ночь?

– Ничего, абсолютно ничего. Только короткий хлопок выстрела около одиннадцати. Мимо проехало несколько машин, но на шоссе движение всегда позднее.

Уилдинг подошел к большому окну, расположенному симметрично с дверью в передней стене домика. Он встал на цыпочки и заглянул в глубину комнаты сквозь просветы в коричневых монашеских шторах. Я заглянул через его плечо и увидел квадратную светлую комнату, обставленную с примитивным комфортом вещами из полированного дерева и меди и изделиями ручной вязки. Казалось, все было в порядке, все на своих местах. Над камином с медной дверцей, напротив окна, красивый молодой человек, написанный маслом, смотрел из побеленной деревянной рамы поверх наших голов вдаль, на залитый солнечным светом каньон.

– Это Чарльз, – сказал Уилдинг шепотом, будто юноша на картине мог его услышать. – Я сам написал его и подарил ему. Он был вылитый юный Шелли, когда ему было двадцать лет. Теперь этого уже нет. Чарльз потерял свою воздушность во время войны, когда началась история с этой женщиной. А может быть, причиной была и сама война. У меня, полагаю, врожденная предубежденность против женщин. Я убежденный холостяк.

– Это та самая блондинка, о которой вы упомянули?

– Разве я упомянул? Я не собирался этого делать.

Он повернулся и положил коричневую руку мне на плечо.

– Послушайте, старина, вы один из сыщиков старой леди? Если так, то я не хочу больше говорить. Я, естественно рассказал обо всем шерифу.

– Все, что вы мне скажете, останется между нами.

Его яркие черные глаза исследовали мое лицо, двигаясь по нему медленно, как жуки.

– Почему же вы интересуетесь Чарли, раз уж вы заговорили об этом?

– Меня наняла компаньонка миссис Синглентон.

– Сильвия Трин? Она прелестное дитя, очень любит Чарльза, как мне кажется. Но я не понимаю...

– Она знает о блондинке?

– Да, я ей сказал. Я решил, что так будет лучше для него. Ни при каких обстоятельствах Чарльз не женился бы на Сильвии. Он не из породы мужей. Но я не сказал Сильвии, как долго тянулась эта история.

– Она говорила, что это произошло в последнее лето.

– Я оставил ее в этом заблуждении. На самом деле эта история длится уже лет семь-восемь. Чарльз представил ее мне в тот год, когда стал служить в воздушном флоте. Ее звали Бесс, фамилии я не знаю. Она была очень юная и совершенно восхитительная. Удивительные краски. Превосходна во всех отношениях, пока не открывала рот... Но я что-то разболтался. Однако он продолжал:

– У Чарльза всегда были пролетарские наклонности. То ли из-за этого, то ли вопреки этому, но любовь их была неподдельной. Дети были без ума друг от друга. Хотя мне не следовало бы говорить «дети». Она была не ребенок. Насколько я понимаю, она была уже замужем, и это устраивало Чарльза вдвойне.

Он задумчиво добавил:

– Возможно, ему следовало бы на ней жениться.

– Думаете, она его застрелила?

– У меня нет причин для такого предположения. Конечно, это возможно.

Семь лет – достаточный срок для молодой дамы, которая ждет, пока парень решится.

– Она была здесь в ночь исчезновения?

– Этого я не знаю. Свет в домике я видел, а ее не видел уже несколько недель. У меня создалось впечатление, что летом они приезжали сюда очень часто, почти каждый субботний вечер.

– А раньше?

Он прислонился к опечатанной двери и некоторое время размышлял, скрестив руки на груди.

– Их наезды сюда были не регулярными. Это я знаю. Впервые Бесс появилась летом 1943 года, именно тогда я с ней и познакомился. Мне захотелось ее написать. Чарльз оказался чрезмерным собственником, и больше не приглашал меня, когда она приезжала. После того лета я не видел ее до 1945 года, когда Чарльз демобилизовался. В последующие два-три года я довольно часто видел ее на расстоянии. Потом Чарльз вернулся в Гарвард осенью сорок восьмого, чтобы изучать юриспруденцию, и я не видел его вплоть до этой весны. Вполне возможно, что она уезжала туда вместе с ним. Я никогда не спрашивал его о ней.

– Почему?

– Он ревнив, как я уже сказал, и очень скрытен в отношении своих личных дел. Частично в этом виновата его мать. Миссис Синглентон относится к людям сурово, если не сказать больше.

– Так вы не знаете, откуда приехала эта женщина, куда поехала, что делала в Эройо-Бич и за кем замужем?

– Нет, не знаю.

– Вы можете ее описать?

– Если сумею подобрать слова. Она была юной Афродитой, Венерой Веласкеса с нордической головой.

– Попробуйте еще раз, мистер Уилдинг, только более простым языком.

– Нордическая Афродита, вышедшая из пены Балтийского моря.

• Предыдущая
• 24/46
• Следующая