Черновик - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая

– Ты права, – сказал я. – Будем друзьями. Слушай, а ты море любишь?

Василиса только усмехнулась.

– У меня выход на Землю-семнадцать, – пояснил я. – Приходи, когда захочешь искупаться и позагорать.

– Это спасибо, Кирилл, – серьезно сказала она. – Это хорошо. Ах, какой ты молодец!

Я был удостоен еще одного поцелуя, но на этот раз не страстного, а благодарного.

– Приходи, – повторил я смущенно. – А сейчас пойду, ладно? Меня звали на вечеринку в Кимгим.

– Ух ты! – Василиса задумалась. – От твоей функции до места вечеринки далеко?

– Километров пять.

– Отпадает. От меня до тебя по прямой семь километров. Я могу удаляться от кузни на девять. Но к тебе я загляну.

– Обязательно!

Между нами повисла та неловкая пауза, которая неизбежно возникает между мужчиной и женщиной, собравшимися было заняться сексом – и передумавшими. У меня такая беда случалась лишь раз в жизни, но я прекрасно понимал, что тянуть в таком случае не следует. Надо быстренько расстаться – тогда есть шанс сохранить хорошие отношения.

– У меня дела, – неискренне сказала Василиса. – Да и ты спешишь, наверное. Назад пойдешь через поселок?

Я пожал плечами.

– Если не сложно… подсобишь немного? Давно собиралась убогим одежонки подбросить.

– Какой разговор! Конечно, помогу.

Не знаю, как для кого, а для меня в любой благотворительной акции есть момент личной неловкости. Бросаешь ли ты мелочь в чехол из-под гитары, на которой в подземном переходе молодой парень наигрывает чужие мелодии; кладешь ли мелкую купюру в дрожащую руку бабуси-нищенки или относишь в церковь свои старые шмотки «для бедных» – всегда чувствуешь себя виноватым.

Тем, что богаче? Не всегда нищий, скорбно стоящий у магазина, зарабатывает меньше тебя. Тем, что удачливее? Но удача такая непостоянная дама, а твоя благотворительность ничуть не гарантирует ответной – если беда придет к тебе.

Тут, наверное, принципиален сам момент попрошайничества – и его одобрения. Недаром Киса Воробьянинов до последнего отказывался нищенствовать, кричал, что не протянет руки, а сломленный напором Остапа Бендера в конце концов дошел до убийства. Принуждение к нищенству не менее отвратительно, чем принуждение к проституции. А каждая брошенная в кружку монета – это отчасти поощрение нищенства.

Недаром известная мудрость призывает давать человеку не рыбу, а сети для ловли этой рыбы.

Двигаясь по речному берегу обратно к поселку, я чувствовал себя ответственным за это странное поселение. Пусть не я придумал такую экстравагантную ссылку и планы по заселению Нирваны. Но я – функционал. Один из тех, кто запихивает сюда людей. Сажает на иглу. Делает беспомощным человеческим материалом, вся функция которого – плодиться и размножаться.

По большому-то счету, это и есть единственная функция каждого человека. Но у нас есть хотя бы иллюзия, что мы рождаемся не только для того, чтобы стать звеном в цепочке поколений и лечь в землю. У кого-то иллюзия денег, у кого-то иллюзия власти, у кого-то иллюзия творчества.

Отсюда, наверное, и смущение при встрече с людьми, уже утратившими свои иллюзии, чья жизнь свелась к простейшим функциям: есть и пить, спать и совокупляться, затуманивать разум алкоголем или наркотиками.

Прогулка по берегу реки с тяжелым узлом за плечами как нельзя лучше располагала к подобным философствованиям. Это самое выраженное свойство русского характера: призывать милость к павшим, сочувствовать каликам и юродивым, чувствовать личную вину за несовершенство мира. Наверное, это то самое свойство, которое мешает стране найти свою «национальную идею» и благоденствовать. Но почему-то мне не хотелось предлагать Диме в качестве национальной идеи лозунг «горе слабым». Может, стране это и пойдет на пользу, только это будет уже другая страна.

В поселке все было по-прежнему. Только рыбаков поубавилось – сидели человек пять, встретивших мое появление дружелюбными улыбками даунов. Я поискал глазами своего знакомого, но дядя Сашко, видать, после борщечка с курятиной лег поспать. Василиса советовала отдать вещи либо ему, либо неведомому мне Мареку, либо женщине по имени Анна. Как я понял, это были самые давние и самые адаптировавшиеся обитатели Нирваны.

– Марек! – позвал я. – Анна!

Никакого ответа. Только таращатся через реку дружелюбные торчки. Вздохнув, я двинулся вброд. Надо было перейти на другой берег через кузню, что ж я сразу-то не подумал… Ну ничего. Высушат тряпки.

Мокрый и оттого злой, с набившимся в кроссовки илом, я вышел на левый берег. Узел с одеждой весь намок и катастрофически отяжелел. Пожалуй, не будь я функционалом, не удержал бы. Подаренный Василисой кинжал в кожаных ножнах мягко шлепал по бедру. Не очень-то нужный подарок, но отказаться или выбросить было неудобно.

– Где мне найти Анну? – резко спросил я ближайшего рыбака, молодого худющего парня с нездоровым, желтоватым цветом лица. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что рыбу парень удит очень своеобразно – леска болталась в воде без крючка.

– Анна, – кивнул парень. – Анна…

Глаза у него были пусты и безмысленны. Пожалуй, толку от него не добьешься…

– Анна там, – сообщил сидящий рядом с парнем мужчина постарше и поздоровее на вид. – Там.

Я проследил за неуверенным движением его руки, поморщился при виде грязных длинных ногтей и кивнул:

– Спасибо.

Анна и впрямь нашлась в указанном домишке. Дверь была распахнута, в единственной комнате, довольно чистой и с влажным от недавнего мытья полом, находились две женщины. Одна спиной ко мне неподвижно лежала на грубом, сколоченном из досок топчане. Похоже, сон на голых досках не доставлял ей дискомфорта, хотя из одежды на ней были только трусики и лифчик. Вторая, одетая в ситцевое платье в горошек и босиком, стирала в красном пластиковом тазике, водруженном посередине комнаты на шаткий стул того же цвета и материала. Выглядела женщина потрепанной, поизносившейся, но обладавшей упрямством и выносливостью. На бултыхающуюся в тазике рубашку она смотрела ласково, будто на щенка или котенка, взятого в дом и теперь отмываемого от уличной грязи.

– Анна?

– Да? – Мое появление любопытства не вызвало. Наверное, это их главная беда – отсутствие любопытства.

– Василиса передала… – Я бросил мокро хлюпнувший узел на пол. Это была то ли штора, то ли покрывало, в которое была завернута одежда, явный сэконд-хенд. Сквозь мокрую ткань четко виднелась и подошва маленького детского ботинка.

– Хорошо, – сказала женщина. – Спасибо.

Отрываться от стирки она явно не собиралась. Судя по выражению лица, процесс ей даже нравился. И она что-то едва слышно шептала рубашке, которую стирала, – мне показалось, что я прочитал по губам: «Ты моя хорошая…»

Ужас какой-то. Я представил себе домохозяек, нежничающих с пылесосом, играющих с кастрюлями и обожающих стиральные машины. Домашний труд перестал быть рабством и стал развлечением – всего-то чуток психоделиков в воздухе…

– А что с ней? – уже собираясь уходить, спросил я.

Анна покосилась на лежащую на топчане женщину.

Та пошевелилась, будто поймала взгляд.

– Новенькая она, – сообщила Анна. – Спит. Все поначалу много спят, много думают.

Что-то меня тревожило в этой женщине, дремлющей на топчане. Словно… словно я ее уже где-то встречал… не так легко одетую, конечно… точнее – тепло одетую…

Я подошел к топчану, взял женщину за плечо, осторожно повернул.

Девушка, два дня назад бросившая на пол башни записку, улыбнулась мне и сказала:

– Таможня…

Изо рта у нее стекала тонкая ниточка слюны. Правая щека была вся красная, отлежанная на досках.

Возможно, если бы она меня не узнала, я бы колебался. А так – нет.

– Она пойдет со мной, – сказал я.

– Тяжело ей сейчас ходить, – не протестуя, а лишь доводя до моего сведения, сказала Анна. Видимо, это был самый сильный протест, на который способны жители Нирваны.

• Предыдущая
• 45/75
• Следующая