Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 69
- Предыдущая
- 69/77
- Следующая
Рули тягать – тяжкая работа. Не зря Хелен своей силой хвалилась. Я спросил:
– Как ты, Антуан?
Он ответил сразу:
– Ради этого я пошел бы на край света, Ильмар.
Ревел толкач, стлалась внизу земля. Медленно и неспешно мы набирали высоту, ныряя иногда в невесомые пряди облаков. Один раз планёр влетел в такую густую тучу, что ничего не было видно вокруг – лишь светящаяся молочным светом мгла. Антуан словно и не заметил этого, все так же сидел, уставившись в переднее стекло. Когда планёр вынырнул из облаков, оказалось, что мы ничуть не отдалились от планёра Хелен. Но Антуан только и сказал:
– Девочка хороша.
– Далеко мы можем улететь? – продолжал я допытываться.
– Я не знаю, что за толкачи у нас стоят, Ильмар. Самые хорошие горят по нескольку часов. В час мы делаем не меньше трехсот километров… Говорят, что китайские летуны перегоняли османам планёры лишь с двумя посадками, и уходило на весь путь двое суток.
– Так мы долетим до Иудеи?
Антуан не спорил, но с сомнением покачал головой.
– Не жди от судьбы слишком многого, Ильмар. Дотянем до Измира – хорошо. А лучше всего – Кипр. Хоть и под османами, но там свои порядки, да и близко к Иудее…
Планёр слегка качнуло, и я замолчал, решив не отвлекать Антуана.
– Хочешь заняться делом? – спросил летун. – Бомбовая камора сразу за нами. Если сумеешь аккуратно проделать отверстие в стенке – посмотрим, как там наши.
Вначале мне пришлось извернуться, чтобы добраться до стенки. Тоже туго натянутая ткань на перекрещенных распорках. Я уж было потянулся за ножом, когда заметил защелку.
– Антуан, тут можно открыть…
Старик тревожно оглянулся.
– Только осторожно!
Я повернул защелку и откинул лючок за креслами.
На решетчатом полу бомбовой каморы лежали, вцепившись в бамбуковые прутья, его преосвященство со своим верным охранником, бывший лекарь Дома и беглый надзиратель. Сквозь обшивку им проникало немного света, и они мрачно смотрели на меня.
– Как вы там? – спросил я, понимая всю нелепость вопроса.
– Замечательно! – отозвался Жан. – Заползай!
– Не стоит, – немедленно откликнулся Антуан. – Запоры не выдержат, они и так еле держат, люк под вами раскроется.
Понять, шутит он или нет, было невозможно.
– Ты мог предупредить? – завопил Жан. – Ах ты старый придурок!
– Будешь орать – потяну рычажок! – Антуан довольно захихикал. – Всегда есть возможность ошибки, не ты ли это говорил?
Перебранка их была шутливой, ясное дело, но и Йенс, и Луи занервничали. Лишь Жерар сохранял спокойствие:
– Антуан, куда мы намерены лететь?
– Не знаю! Ведет Хелен, – отозвался летун.
Но через несколько минут, когда разговор затих, он стал тревожно вглядываться в стрелку компаса.
– Что-то не так? – уловив его взгляд, спросил я.
– Только бы она не вздумала лететь над морем…
– Ты же сам говорил про Кипр… и над морем лучший ветер, – блеснул я познаниями.
– Лучший, – согласился Антуан. – Вот только я не лучший, я уже устаю.
Он замолчал, и больше тревожить его я не решился. Страх не вернулся полностью, но теперь я поглядывал на старика с опаской. Ему слишком досталось за последние дни. Одних пещер хватило бы, чтобы измотать молодого.
Прошло часа два, а может быть, и больше. Планёры все так же мчались над облаками, над полями и реками, над мелкими селениями и городками побольше. Антуан все больше и больше хмурился, наконец произнес:
– Ее не зря называли ведьмой, Ильмар…
– Что такое?
– Глянь, там, впереди.
Я всмотрелся – и увидел блистающую на горизонте полоску воды.
– Босфор, – сказал Антуан. – Хелен намеревается лететь до Кипра. Или до Иудеи. Ильмар, ты никогда не учился лётному делу?
На спине у меня проступил пот:
– Откуда? Нет, никогда.
– Плохо. – Антуан замолчал.
Пролив близился. Вслед за планёром Хелен мы понеслись над волнами так высоко, что даже волн не было видно.
– Главный враг летуна – не ветер или гроза. Даже небрежность помощников, что готовят твой планёр к полету, лишь половина беды, – заговорил Антуан. – Ты всегда помнишь, что человек слаб, что самый честный и верный работник может ошибиться или отвлечься, переживать измену любимой или болезнь матери. И каждый раз, отправляясь в полет, ты вверяешься чужой добросовестности, доверяешь и машину, и себя тем, кто всегда остается на земле. Страшно не это. Страшно поверить в свою безупречность, в неизменную удачу…
– Хелен верит себе, – отозвался я.
– Дело не в вере, Ильмар. Она доказывает. Самой себе и всем нам доказывает, что сильнее любого мужчины. С ней давно уже все согласились, а она все ведет свой спор…
Планёр Хелен дрогнул и будто просел. Дымный след от толкача исчез, какие-то крошечные осколки понеслись вниз.
– Первый выгорел, – спокойно сказал Антуан. – Я ждал этого час назад. Но нам везет… наверное. Это трехчасовые заряды.
Какое-то время планёр Хелен парил, даже заложил несколько виражей. Летунья искала ветер. Но то ли ветра не было, то ли груз был слишком велик – он начал терять высоту.
– Зря, зря тянешь… – пробормотал Антуан. Не мне, себе, я едва уловил фразу по движению губ.
Из хвоста планёра потянулся дымный след. Он вновь начал набирать высоту.
Потом тряхнуло и нас.
– Ну, Ильмар, молись… – Антуан тихонько засмеялся. – Можешь и его преосвященство попросить. Сейчас узнаем, как османы под дулом пулевика работают.
Он протянул руку к запалу, повернул его в гнезде.
Ничего не произошло.
– Провода были прикручены! – воскликнул я. Наш планёр медленно терял высоту, а были мы как раз на середине пролива.
– Верю, – сказал Антуан. Еще и еще раз покрутил запал.
Сзади хлопнуло, и послышался рев толкача. Потише, чем первый, но это, наверное, оттого что расстояние больше.
– Гнездо немножко не то, – объяснил Антуан. – Наши мастера, когда запал копировали, сделали его диаметром меньше. Понимаешь?
– Нет, – признался я.
– Наш запал можно в чужой планёр поставить. А их запал в наш – никак.
Он тихонько засмеялся.
Вскоре мы вновь летели над землей. Далеко по правую руку виднелся морской берег. Планёр несся ровно и быстро, покрывая расстояния с чудесной небрежностью.
– Когда-нибудь, – сказал Антуан, – не нужны будут дилижансы. И нелепые паровые повозки умрут не родившись. Останутся лишь планёры, что понесутся над миром, доставляя людей из страны в страну. Вот тогда… тогда исчезнет зло и непонимание. Все людские беды – из непонимания друг друга.
– Люди и не желают понимать, – возразил я.
Антуан помолчал. Неохотно кивнул.
– Ты прав, Ильмар. Но это трудно – понять всех. Ведь понять – значит разделить чужую радость и чужую печаль. А печалей в жизни случается куда больше, чем радостей. Кто же согласится страдать за других? Принять чужое горе, словно свое? Не было и нет такого человека. Сестра-Покровительница оплачет твои грехи, Искупитель за них покарает. Верный друг пожалеет и утешит, мать не перестанет любить, верная жена разделит твои невзгоды. Но принять в себя все беды и горести мира, простить все грехи? Немыслимо, Ильмар!
Я и не спорил. Чего ж тут спорить? Я попытался представить, как это – отзываться на любую боль. Возлюбить палача, пожалеть душегуба, простить предателя…
Немыслимо…
– Ты спи, Ильмар, – мягко сказал Антуан. – От того, что ты будешь бодрствовать, мои руки не окрепнут.
Покосившись назад, я увидел, что в бомбовой каморе наши товарищи давно уже следуют этому мудрому совету.
Распростершись на решетчатом полу, прижавшись друг к другу, спали епископ и его охранник, монах и лекарь…
Задремал и я.
И снился мне сон радостный и легкий. Будто по прибытии в Иудею Маркус немедля обрел полную силу. И стали подвластны ему все вещи, что только есть в мире.
Триумфально шествовали мы обратно в Державу, уже ни от кого не скрываясь и осыпая земли, по которым проходили, драгоценными дарами. Шахты, к радости горняков, вновь наполнялись железом, потерянные состояния возвращались счастливым наследникам, самые бедные крестьяне получали из рук Маркуса одежду, деньги, инструменты. Отринув прежнюю веру, склонились перед Маркусом гордые имамы, Император османский поклялся в вассальной верности. А на границе Державы уже ждали нас ликующие толпы, прослышавшие про чудо.
- Предыдущая
- 69/77
- Следующая
