Словесники - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая
Не иначе кто-то на рынке в сердцах обозвал его дураком.
– Два горба… – с удовольствием повторил резко поглупевший Радим. – Не-е, такого сейчас уже и словесник не придумает… Видать, из прежних времен пожелание…
Испуганно уставившись на супруга, Лава прижалась спиной к грубо оштукатуренной стенке. А Радим продолжал, увлекшись:
– Во времена были! Что хочешь скажи – и ничего не исполнится! Пожелаешь, например, чтоб у соседа плетень завалился, а плетень стоит себе, и хоть бы что ему! Зато потом…
Он вновь запнулся и недоуменно сдвинул брови.
– О чем это я?
Видно, на рынке зарвавшегося ругателя одернули, поправили: ума, что ли, решился – словесника дураком называть? А ну как он (словесник, то есть) ляпнет чего-нибудь по глупости! Это ж потом всем селом не расхлебаешь! Не-ет, Радим – он мужик смышленый, только вот Лаве своей много чего позволяет…
– Ты… о прежних временах, – еле вымолвила Лава.
Вид у Радима был недовольный и озадаченный. Мастер словесности явно не мог понять, зачем это он накричал на жену, обидел старосту, смеялся над Грачихой…
– Прежние времена – дело темное… – нехотя проговорил он. – Считается, что до того, как Бог проклял людей за их невоздержанные речи, слова вообще не имели силы… Люди вслух желали ближнему такого, что сейчас и в голову не придет…
– И ничего не сбывалось?
– Говорят, что нет.
Глаза Лавы были широко раскрыты, зрачки дышали.
– Значит, если я красивая, то как меня ни ругай, а я все равно красивая?
– Д-да, – несколько замявшись, согласился Радим. – Но это если красивая.
Лава опешила и призадумалась. Красивой становишься, когда похвалят… Можно, конечно, и родиться красивой, но для этого опять-таки нужно чье-нибудь пожелание… И чтобы соседки на мать не злились…
Радим смотрел на растерявшуюся вконец Лаву с понимающей улыбкой.
– Так что еще неизвестно, когда жилось лучше, – утешил он, – сейчас или в прежние времена…
– А… а если какой-нибудь наш словесник, – как-то очень уж неуверенно начала она, – встретился бы с кем-нибудь из… из прежних времен… он бы с ним справился?
Радим хмыкнул и почесал в затылке.
– М-м… вряд ли, – сказал он наконец. – Хотя… А почему ты об этом спрашиваешь?
Лава опять побледнела, и Радим смущенно крякнул. «Вконец жену запугал», – подумалось ему.
– Однако заболтался я, – сказал он, поспешно напустив на себя озабоченный вид. – Напомни, что нужно на рынке выменять?
– Хлеба и… – начала было Лава, но тут со стен с шорохом посыпались ошметки мела, а зеркало помутнело и пошло волнами.
– Это Грачиха! – закричала она. – Вот видишь!
– Ладно, ладно… – примирительно пробормотал Радим, протягивая руку к корзинке. – Улажу я с Грачихой, не беспокойся… Кстати, глаза у тебя сегодня удивительно красивые.
Съехавшиеся было к переносице глаза Лавы послушно разошлись на должное расстояние.
В вышине над селом яростно крутились облака: одним сельчанам нужен был дождь, другим – солнце. Временами заряд крупных капель вздымал уличную пыль и, только и успев, что наштамповать аккуратных, со вмятинкой посередине коричневых нашлепок, отбрасывался ветром за околицу. Мутный смерч завернул в переулок, поплясал в огороде Черенка и, растрепав крытую камышом крышу, стих.
Дома по обе стороны стояли облупленные, покривившиеся от соседских пожеланий, с зелеными от гнили кровлями. С корзинкой в руке Радим шел к рыночной площади, погружая босые ноги то в теплую пуховую пыль, то в стремительно высыхающие лужи и поглядывая поверх кривых, а то и вовсе завалившихся плетней. Там на корявых кустах произрастали в беспорядке мелкие зеленые картофелины, ссохшиеся коричневые огурцы, издырявленные червями яблоки – и все это зачастую на одной ветке, хотя староста ежедневно, срывая и без того сорванный голос, втолковывал сельчанам, что каждый плод должен расти отдельно: лук – на своем кусте, картошка – на своем. Как в прежние времена.
Уберечь огород от людской зависти все равно было невозможно, поэтому владельцы не очень-то об этом и заботились, придавая плодам вид и вкус лишь по пути на рынок. Впрочем, в обмене тоже особого смысла не было – меняли картошку на яблоки, яблоки на картошку… А на рыночной площади собирались, в основном, поболтать да посплетничать, даже не подозревая, насколько важна эта их болтовня. Волей-неволей приходя к общему мнению, рынок хранил мир от распада.
Радим шел и думал о прежних временах, когда слова не имели силы. Поразительно, как это люди с их тогдашней невоздержанностью в речах вообще ухитрились уцелеть после Божьей кары. Ведь достаточно было одного, пусть даже и не злого, а просто неосторожного слова, чтобы род людской навсегда исчез с лица земли. Будучи словесником, Радим знал несколько тайных фраз, сохранившихся от прежних времен, и все они были страшны. Словесники передавали их друг другу по частям, чтобы, упаси Боже, слова не слились воедино и не обрели силу. Вот, например: «Провались всё пропадом…» Оторопь берет: одна-единственная фраза – и на месте мира уже зияет черная бездонная дыра…
– Чумазый!
– Ты сам чумазый!
– А ты чумазее!..
Отчаянно-звонкие детские голоса заставили его поднять голову. На пыльном перекрестке шевелилась куча-мала, причем стоило кому-либо из нее выбраться, как ему тут же приказывали споткнуться и шмякнуться в лужу, что он немедленно и делал под общий сдавленный хохот. Потом раздался исполненный притворного ужаса крик: «Словесник! Словесник идет!..» – и ребятня в полном восторге брызнула кто куда. Остался лишь самый маленький. Он сидел рядом с лужей и плакал навзрыд. Слезы промывали на грязной рожице извилистые дорожки.
– Чего плачешь? – спросил Радим.
Несчастный рыдал.
– А… а они говорят, что я чу… чума-азый!..
Точь-в-точь как вернувшаяся с базара Лава. И ведь наверняка никто его сюда силком не тащил, сам прибежал…
– Да не такой уж ты и чумазый, – заметил Радим. – Так, слегка…
Разумеется, он мог бы сделать малыша нарядным и чистым, но, право, не стоило. Тут же задразнят, пожелают упасть в лужу… Радим потрепал мальчонку по вздыбленным вихрам и двинулся дальше.
Ох, Лава, Лава… Два горба… Вообще-то в некоторых семьях из поколения в поколения передаются по секрету такие вот словечки, подчас не известные даже мастерам. Как правило, особой опасности они в себе не таят, и все же…
А действительно, кто бы кого одолел в поединке – нынешний словесник или человек из прежних времен? Между прочим, такой поединок вполне возможен. Коль скоро слова имеют силу, то вызвать кого-нибудь из прошлого не составит труда. Другое дело, что словесник на это не решится, а у обычного человека просто не хватит воображения. И слава Богу…
А как же у Лавы хватило воображения задать такой вопрос?
Мысль была настолько внезапна, что Радим даже остановился. Постоял, недоуменно сдвинув брови, и вдруг вспомнил, что этак полгода назад, открыв для себя эту проблему, он сам имел неосторожность поделиться своими соображениями с супругой. Зря! Ох, зря… Надо будет пожелать, чтобы она все это и в мыслях не держала. Незачем ей думать о таких вещах.
Радим досадливо тряхнул головой и зашагал дальше.
Рыночная площадь, как всегда, была полна народу.
– Здравствуйте, красавицы, – с несокрушимым простодушием приветствовал Радим торговок.
Те похорошели на глазах, но улыбок на обращенных к нему лицах Радим не увидел.
– Да вот благоверная моя, – тем же простецким тоном продолжал он, – шла на рынок, да не дошла малость…
Он наконец высмотрел Грачиху. Горб у нее был лишь один, да и тот заметно уменьшился. «Плохо дело, – встревоженно подумал Радим. – Всем рынком, видать, жалели…»
Выменяв у хмурого паренька три луковки на пять помидорин, Радим для виду покружил по площади, пытаясь по обыкновению переброситься с каждой торговкой парой веселых словечек, и вскоре обнаружил, что отвечают ему неохотно, а то и вовсе норовят отвернуться. Потом он вдруг споткнулся на ровном месте, чуть не рассыпав заметно позеленевшие помидоры, – кто-то, видать, пробормотал пожелание издали. «Да что же это! – в испуге подумал Радим, хотя и продолжал простодушно улыбаться сельчанам. – Ведь и впрямь со всеми поссорит!»
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая
