Катали мы ваше солнце - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/61
• Следующая

По спине Кудыки прошел озноб, все позвоночки пересчитал. От Кощея пришли, не иначе…

– Ну ты что ж, Кудыка? – не поздоровавшись, гнусаво запел незнакомец, разводя болтающиеся чуть ли не до колен рукава. – Мы тебя бережем, хоромы вон ни разу не горели, а ты… Умаялся, чай, на нас сидя?

– Так я ж за оберег заплатил… – предчувствуя новую беду, выпершил Кудыка.

– Ась?.. – То ли недослышав, то ли не поверив, тугомордый подался к древорезу украшенным серьгой ухом. – За-пла-тил?..

– Сколько мог! – истово подтвердил тот, выголив на детину круглые честные глаза. – Человек я маленький, шкурка у меня тоненькая…

Детина сначала онемел, потом вскинул руки и отряс рукава до локтей. Показались растопыренные пальцы, унизанные лалами, яхонтами и сердоликами, причем все перстни, по обычаю берегинь, были повернуты каменьями внутрь.

– Шкурка? – зловеще переспросил рослый берегиня. – Да твоей шкуркой терема крыть – не протекут! Убогим представляешься? Заказов, плачешься, нет? А у самого в повалуше берендеек до потолка!.. – Внезапно замолчал, полюбовался перстнями и, повеселев, уронил рукава.

Охнул Кудыка, вспомнил утрешнего мужичка сволочанина – и такое сердце взяло, что сам бы себе язык перекусил.

– И сколько теперь? – спросил он в тоске.

– Сколько?.. – Берегиня прищурился. – Облупить бы тебя до мосольчиков, чтобы впредь не врал, да уж ладно, прощаем… Бери большой оберег…

– А малый куда? – пискнул Кудыка.

Берегиня разинул мохнатую пасть и сказал, куда. Древорез вздохнул, понурился, и пошли они вдвоем в повалушу.

– Ну вот… – удовлетворенно прогнусил детина, когда поленица резных куколок слегка приуменьшилась, а в руках Кудыки оказался грубо вытесанный оберег, тоже именуемый берегиней. – Приколачивай на крышу взамен малого и живи себе… Если кто обидит – дай только знать…

Древорез уныло посмотрел в удаляющуюся малиновую спину. Детину аж пошатывало от тяжести мешка. «Дай знать…» А ежели вот царь обидел, стружку снимать не дает?.. Ох, обнаглели берегини – похлеще леших… И попробуй не заплати! Брусило вон о прошлом годе послал их к ляду, так вскорости и дом сгорел у Брусилы… Наверняка сами берегини и подожгли, с них станется…

Деда он огорошил, как и собирался, прямо с порога. Оторопело выслушав внука, старый Пихто Твердятич молча сгреб бороденку в кулак и замер в трудном раздумье.

– Против гнева властей, – испроговорил он наконец, строго пуча глаза, – первое дело – тирлич [41] да жабья костка…

– Да? – рыдающе вскричал Кудыка. – Это что ж, повешу я их себе на шею – и царь мне одному послабление даст?

Дед несколько смешался, однако приличной годам степенности не утратил.

– Н-ну… Одному-то, понятно, не даст… Значит, всей слободкой надо в мешочки зашить и на шеи повесить…

– Откуда ж мы тебе столько жаб возьмем? В конце-то зимы!..

Дед крякнул. Да, действительно… Сшибши руки у груди, Кудыка цепенел перед ним в отчаянии наподобие резного идола.

– Да и тирлич – травка редкая… – раздумчиво молвил дед, пожевав губами. – Одним волхвам в руки дается на Ярилиной Дороге… Так-то вот, внуче!.. Ни солнышку всех не угреть, ни царю на всех не угодить… Вытерпеть надобно… Покорись беде – и беда тебе покорится…

– Да ты что говоришь-то? – вскинулся Кудыка. – Куда уж дальше-то терпеть? И так вон уже хлеб до самых рук доедаем!

– Мы люди подначальны, у нас бороды мочальны… – со вздохом ответил ему поговоркой старый Пихто Твердятич, и поскреб бороденку, действительно, слегка напоминавшую старое мочало.

– Кому подначальны? – запальчиво спросил Кудыка. – Всеволок нам кто? Начальство, что ли? Владеет сволочанами своими – вот пусть и владеет! Так им и надо, сволочанам… А над нами, окромя Столпосвята, власти нет!..

– Дурак ты, Кудыка, – жалостливо глядя на внука, сказал Пихто Твердятич. – Как сам того не смыслишь? Указ-то, чай, не Всеволок писал… Да ежели царь захочет, он и князя нашего узлом свяжет да в клубок смотает…

– Дед!.. – Вне себя Кудыка подскочил к столу, грянул, не пожалев кулака, в дубовую доску. – Ты мне скажи еще раз такое про князюшку!.. Клубком смотает… Как бы самого Всеволока клубком не смотали!.. Царь… Да что он знает, царь твой? У него вон ограда выше терема…

– Ты постучи, постучи еще на деда! – осерчал тот. – Что ощерился? Аль железо увидал?.. Молод щериться-то – на зубах вон еще волоса не выросли… Не Всеволок страшен, внуче, смута страшна! Знаешь, как оно бывает? Пастухи за чубы, а волки за овец…

Подобно большинству берендеев Кудыка был человек смирный. Однако, услышав про волков и овец, мигом вспомнил он тугомордого берегиню, и такая накатила злость, что усидеть дома было просто невозможно. Ухнул, крутнулся чертом, потом ухватил кол и кинулся бегом на улицу. Кудыка еще не решил толком, кого он будет бить, и поэтому, оказавшись за калиткой, несколько растерялся. До капища было далековато, до погорельцев – тоже…

И тут на беду, свою и Кудыкину, в конце улочки показался обоз с золой. Сволочане, возвращавшиеся с Теплынь-озера, очевидно не знали еще ни о царском указе, ни о том, что случилось на рынке. Иначе бы они просто обошли слободку стороной.

Тощие головастые лошаденки уныло тащили сани, представлявшие из себя короба, поставленные на полозья.

– Бей сволочан! – радостно взвыл Кудыка и, раскручивая кол над головою, ринулся им навстречу.

Возчики удивились, заморгали, однако быстро опомнились и встретили нечаянного супротивника в кнуты. Как водится, с обозами к Теплынь-озеру сволочане отряжали самых нестоящих мужиков: пьяниц, озорников, лентяев… Поэтому драчуны они все были отменные. Кудыку сноровисто перетемяшили сзади чем-то тяжелым и уложили на снег. Белый свет из очей выкатился.

Однако уже в следующий миг, соблазненный Кудыкиным воплем, хлынул с колами из калиток и подворотен улицкий люд. И пошла стряпня, рукава стряхня…

Крепко всыпали сволочанам. Взяли болезных в сусалы да под микитки, отмочалили им бока, перемножили скулы, положили всех лоском, угостили приворотным зельем – чем ворота запирают. Санки поизломали, золу развеяли… Словом, так отвели душеньку, что и беда – не беда.

Лишенный сознания Кудыка ничего этого, понятно, не видел. Очнулся он к вечеру у себя в горнице под сердитую воркотню старого Пихто Твердятича. Голова трещала, как с похмелья, – аж зубы чуть не выскакивали. Не иначе, оглоблей огрели…

– Ча-сов-щик!.. – бранился дед, отпаивая внука каким-то взваром. – Ужо постой, помылят тебя завтра на сухую руку… Часы изладил, двороброд!.. Покажут тебе часы!..

Кудыка приподнялся на лавке, взглянул. Резного снарядца на столе как не бывало. Нигде ничего не постукивало, не поскрипывало.

– Дед, а где?..

– Где-где! – сердито отозвался тот. – Храбры забрали… Заносят тебя в горницу, а посередь стола погань эта стоит и колебалом мотает… Боярину, надо думать, понесли, а может, и прямиком волхвам…

Кудыка слабо застонал и уронил голову – как раз на желвак.

А утром нагрянули от боярина. Хитрый Кудыка хотел было представиться расслабленным, сославшись на вчерашний удар по затылку, но храбры, потолковав промеж собой вполголоса, решили, что первое средство от головы – это ободрать хворому задницу плетью. Мигом всю боль оттянет… Кудыка ужаснулся и выздоровел.

Улочка лежала горбатая, иссиня-черная от рассыпанной золы, а полозья, оглобли, короба и прочие части разломанных саней, мнится, ушли дымом из труб к ясным звездочкам еще ночью.

Охая и прихрамывая, брел Кудыка, ведомый храбрами через всю слободку – к Мизгирь-озеру, где стоял на крутом взгорке боярский терем. Прошлый год ладили они с Плоскыней в том тереме вислое крыльцо о двух столпах… Над самым что ни на есть над озером.

Озеро это располагалось на месте слияния порожистой Сволочи и теплой Вытеклы, почему замерзало зимой лишь наполовину. А изливалась из него одна лишь судоходная речка Варяжка, промывшая путь в немцы [42] сквозь вечные снега Серой Сумеречи. По преданию когда-то давным-давно утопился в том озере от горя купец Мизгирь. Выбрали всей громадой в жертву невесту Мизгиря – и не вынес купец, кинулся с утеса… С тех пор и называется – Мизгирь-озеро.

• Предыдущая
• 10/61
• Следующая