Во имя твое - Логинов Святослав Владимирович - Страница 1

• 1/16
• Следующая

И всё-таки, на душе неспокойно. Кажется, что особенно страшного произошло? Было так и будет, со многими хуже бывает, а маркиз Д'Анкор – сеньор добрый и щедрый. Вот оно, золото, хоть сейчас можно пойти и достать, спрятано в погребе, не закопано, боже упаси, там всегда в первую очередь ищут, а замазано в стену, у самого потолка. Полный кошель золота! Чтобы заработать столько, ему пришлось бы десять лет таскать хворост на нужды святой инквизиции. А сколько бы он проел за эти десять лет? Нет, никогда он не сумел бы скопить таких денег. Другой бы радовался удаче, а у него в груди тоска.

Рената спит на чердаке. Вокруг так тихо, что кажется, будто слышно её дыхание. Бедняжка! Он так и не сумел объяснить ей, что она теперь богатая невеста, любой почтёт за честь жениться на ней. А изъян? Кто нынче обращает на него внимание? Золото заменит невинность. К тому же, право первой ночи всё равно за Д'Анкором. И лес, где всё произошло, принадлежит маркизату.

– Ты моя самая прекрасная добыча, – сказал маркиз и кинул кошелёк. Глупышка сбежала, бросив деньги на земле, он потом долго разыскивал то место. По счастью, золото не пропало, в лесу мало кто бывает, только свита маркиза, лесничие и ещё он с Ренатой, потому что он поставляет дрова доминиканцам.

Святые отцы прижимисты и платят не больше чем горожане, но их можно понять, всё-таки здесь не монастырь, а только небольшая община, ютящаяся по милости маркиза в одной из старых башен замка. Всё вокруг – владения Д'Анкора, даже дрова инквизиторы должны покупать – сбор и продажа дров поручены Рено.

Конечно, хотелось бы получать за свой труд побольше, хотя ему и так удивительно повезло: не надо таскать хворост в город и платить дровяную пошлину за право собирать вдоль дорог ветки. Да и много ли наберёшь там, где промышляют все бедняки округи? То ли дело в лесу! Хотя и туда порой забираются браконьеры. Он не любил, но никогда не выдавал их; с этими отчаянными людьми, рискующими шеей из-за пары брёвен, лучше не ссориться. И без того его недолюбливают и считают связавшимся см дьяволом. Мужланам даже неизвестно, что дьявол не может войти в святые стены иначе как с разрешения инквизитора. А он, Рено, бывает там ежедневно, ибо пыточные горны горят день и ночь.

Хотя и ему бывает не по себе, когда он попадает в низкие сводчатые подвалы святого суда, где жутко дробятся крики, а на углях наливаются вишнёвым вычурно-зловещие предметы. Он скидывает вязанку около очага, быстро распутывает ремешок, стягивающий поленья, и уходит, стараясь не смотреть туда, где свисает с потолка петля дыбы и громоздятся по краям топчана большие и малые колодки с округлыми вырезами для ног и шеи. Он идёт за следующей охапкой, и ему всё время кажется, что с дыбы слышится судорожное дыхание и слабый больной стон. Слава богу, он не имеет права присутствовать при испытаниях, но стоны из-за дверей он слышал. Стоны оттуда, куда он только что приносил дрова.

Во всём виноваты проклятые еретики! Пусть дьявол строит козни, но если ходить в церковь, платить подати, исповедоваться и получать отпущение грехов, то все его старания пропадут втуне. А эти слабые, прельстившись ложной бесовской властью, отдали свои души, так что надо теперь спасать их, как бы ни было то страшно и жестоко. Он никогда не мог представить, каково приходится отцам-доминиканцам, если даже ему, не бывавшему при испытаниях, так жутко. И как надо любить заблудшие души, чтобы спасать их, не смущаясь жалостью и рискуя впасть в грех ожесточения.

Но что надо нераскаянным? Откуда в них такая злоба? Ведь все беды идут от них. Если бы не было ведьм и колдунов, инквизиции не пришлось бы жечь свои горны, и Рената не имела бы доступа в проклятый лес. Но не было бы и золота, и домика в тени крепостных стен, и отец Шотар не кивал бы ему при встречах столь ласково.

Нет, это суетные мысли, церковь всё равно не оставила бы верного сына. Надо молиться… и ещё надо успокоить Ренату, а то девочка слишком несчастна. Пойти, что ли, посмотреть, как она там…

Рено поднялся, взял глиняную плошку с салом, в котором плавал горящий фитиль, и полез на чердак по крутой внутренней лестнице. Там, прикрыв ладонью огонёк, чтобы не погас, да и Ренату чтобы не беспокоить, вошёл в комнатушку дочери…

В первый миг показалось, что кто-то чужой забрался в комнату Ренаты и стоит у её кровати, длинный, тонкий, страшный, с чёрным безобразным лицом, залитым тёмной пеной, текущей из носа, стоит, не касаясь пола вытянутыми ногами. Огонёк прыгал на конце фитиля, и казалось, что самоубийца ещё бьётся в петле.

Плошка упала на пол, сало расплескалось, огонёк, фукнув, погас. В темноте способность действовать вернулась к Рено. Он бросился вперёд, выхватил нож, ударил им по туго натянутой верёвке, подхватил Ренату. Она была тёплой, Рено даже показалось, что сердце бьётся. Узел от верёвки врезался глубоко в шею под правой щекой, его тоже пришлось резать на ощупь. В темноте было почти ничего не видно, и Рено изо всех сил внушал себе, что лицо у дочери вовсе не такое безнадёжно страшное, что она жива. Он вдувал воздух в распухшие прокушенные губы, растирал руки, а она холодела, тело её становилось мёртвым и неподатливым.

Он понял это и, оставив дочь присел на корточки, шаря руками по полу. Нащупал осколок плошки, повертел в пальцах, бросил и, выпрямившись, спросил, обращаясь к едва светлеющему квадратику окошка:

– Господи, за что?!

Отец Шотар был скорее доволен, нежели разгневан. Проповедь на тему о самоубийцах была его любимым детищем, а тут ещё покончила с собой молодая красивая девушка, так что здесь открывались необозримые просторы для догадок, а вместе с тем и пастырского красноречия. Отец Шотар, войдя в раж, стучал кулаком по кафедре, скрипевшей под его грузным телом, и громил грехи собравшихся, давно забыв о тексте проповеди да и о священном писании, в котором он никогда не был слишком твёрд:

– …и только впавшему в грех самоубийства нет спасения. Ничьё заступничество не убережёт его от ада, от его огненных рек без единой капли воды, от адских мук, не оставляющих ни на одно мгновение. Она уже там, я говорю вам это! Взгляните на её почерневшее лицо – это дьявольская морда! Жак Патен, не ты ли говорил, что нет в мире ничего красивее её глаз? Пойди, взгляни в её глаза – они лопнули! Олив, Жак Тади, Пьер, я знаю, вы все мечтали о ласках проклятой грешницы, бегите, посмотрите на неё, дотроньтесь до её груди – там адский лёд, а если бы вы могли узреть её душу, ощутили бы адский пламень. Спешите увидеть грех, как он есть, и наказание за него, понять гнусность прелюбодеяния и жалкую тщету мирского. Спешите, ведь завтра её крючьями стащат на свалку и бросят там вместе с падалью на пожрание бездомным кошкам, этим верным слугам дьявола! Даже тело её не избегнет кары и, осквернённое грехом, распадётся в скверне. Никогда её душа не найдёт покоя, и тело её никогда не упокоится в освящённой земле, ибо запрещено хоронить самоубийц. Такова дорога зла, её итог. И все вы, сосуды скудельные, с самого рождения стоите в её начале, а многие и на полпути. Рождённым в грехе и вожделении – можно ли быть чистыми? Но ужаснее того быть рождённым в грехе смертном, горе тому, чьё зачатие не освящено таинством брака! Трепещите, прелюбодеи, ибо это ваш путь! Да, да, я не оговорился. В моих книгах записано, что мерзкая грешница родилась на десятый месяц после свадьбы своих родителей, а из трудов святых отцов мы знаем, что женщина может носить плод до двенадцати. Пусть Рено ответит, истинно ли в законном браке зачал он преступную дочь свою?..

• 1/16
• Следующая