Тени большого города - Логинов Святослав Владимирович - Страница 10
- Предыдущая
- 10/12
- Следующая
– А! – воскликнет полуграмотный читатель. – Знаю такого, личность известная. Но ведь её в реальной жизни никогда не было, она, с позволения сказать, виртуальна, одно мечтание, пар!.. Неужто в Петербурге принялись ставить памятники литературным фантазиям?
Что на это ответить? Конечно, памятники литературным фантазиям в Питере есть, взять хотя бы знаменитого чижика-пыжика, который регулярно улетает со своего выступа за водкой, а наклюкавшись, не может найти дорогу домой, так что его приходится заново отливать. Ничего не попишешь, всех пьяниц приходится регулярно отливать. Но в данном случае речь идёт о человеке вполне реальном и не пьянице, хотя и он руку к алкоголю приложил. В ту пору, когда трёхглавый автор придумывал незабвенного сына Кузькиной матери, пробирной палаты в России не было, а были только разговоры о насущной необходимости учредить подобное заведение. В ту пору много чего учреждать собирались: гласность, суд присяжных, вольный университет и чуть ли не конституцию, так что на этом фоне мечты о пробирной палате казались детским лепетом и были предметом для зубоскальства. Проблемы и вопросы педалировались и муссировались, так что в итоге получалась уже не глазунья, а омлет, из которого и произошёл Козьма Прутков. А покуда яичница поспевала, будущий реальный директор пробирной палаты, ещё не увлекшийся метрологией, усиленно размышлял, не жениться ли ему на падчерице писателя Ершова, и старательно изучал увлекательный процесс смешения спирта с водой.
– А! – вновь закричит полузнайка. – Так это Менделеев! Он ещё водку изобрёл!
– Верно, мой умничка, это Менделеев. Только водки он, вопреки распространённому мнению, не изобретал, докторская диссертация «О смешении спирта с водой» посвящена не приготовлению крепких напитков, а созданию теории сольватации. Тех, кто не знает, что это такое – милости прошу в девятый класс общеобразовательной школы.
Памятник не броский, но сделан талантливо. Взгляд у латунного естествоиспытателя цепкий, направлен вовне, а не вглубь себя. От такого шальной тени не скрыться: поймает и изучит до полного растворения. Дмитрий Иванович ещё при жизни входил в состав комиссии по изучению медиумических явлений и пришёл к выводу, что таковых не существует. Хотя, мало ли чего в природе не существует… Вон, над головой учёного выложена на глухой стене мозаичная таблица элементов, и в ней на почётном месте – несуществующий элемент дидим. С какой стороны ни посмотри – типичный призрак. И ничего ему не делается, в то время как Авалсу бы не поздоровилось, вздумай он бежать до конца Загородного.
Кстати, а мы опять отвлеклись, но на этот раз умышленно. Пока читатель развлекался экскурсией, Авалс беспрепятственно добежал почти к самому дому, даже у Пяти Углов умудрился по морде не получить, хотя два угла из этой пятёрки образованы улицей Ломоносова. И Гороховую пересёк без приключений: отметил его цепкий, запоминающий взгляд и до времени пропустил не арестовав. Не то время, чтобы в открытую силу проявлять. Хоть и дождь, а уж полдень близится. Дождь, впрочем, тоже иссякает, так что всякому ясно, куда спешит тернистою тропой очарованный странник.
Авалсов дом – на углу Загородного проспекта и Казачьего переулка Ильича. Казачий переулок Ильича – ещё одна персонификация обобщённого образа, но здесь вопрос не столь ясен, как в случае с гороховым пальто. Среди казаков было немало Ильичей – поди разберись, какой из них так поразил воображение современников, что на полвека стал символом всего казачества.
Сейчас отчество у Казачьего переулка куда-то делось, но Авалсу от этого не легче, потому что дождь прекратился, когда до дому осталось менее сотни метров. Поделом вору и мука: нечего было зевать по сторонам, стоя посреди Невского. А сейчас – природу не умолишь: ослепительный свет брызнул из-за туч, в небо словно соляркой плеснули, такая яркая радуга вспыхнула в вышине и упала своим многоцветьем в художественные районы – одним концом на улицу Кустодиева, другим на площадь Репина. Проспект враз наполнился тенями, законными, гордо вышагивающими у ног хозяев, мир расцветился зонтами, люди разом покинули подъезды и иные дождеубежища, не дожидаясь, пока небо уронит последние капли. Праздник жизни, на котором нет места неудачникам. Всё, финита ля комедиа.
– Отстаньте! Что за манеры, кто вам позволил? нахал! Отстанете ль? – я закричу!
Молоденькая прелестная тенюшка была вне себя от возмущения. Вот так, среди бела дня, на глазах у всех к ней кинулась незнакомая – и одинокая! – тень, обняла, прижалась, как только на дискотеке дозволяется, и разве что лапать не принялась.
– Подождите, – горячечно шептал Авалс. – Один лишь миг побыть с вами… Я не обижу вас, только пройти рядом несколько шагов и, клянусь, мне большего не надо! Поймите, вы моя жизнь, моё спасение… Пощадите, я умираю!
– Оставьте, что за глупости! Люди увидят!
– Они не увидят, люди никогда не смотрят под ноги. А я прошу так немного: жить вами, быть вашей тенью…
– Вы с ума сошли! Нет, конечно.
Замечательно всё-таки, что русские тенюшки, несмотря на засилье американщины, говорить предпочитают по-русски. Произнесла бы незнакомка «non» – и всё, с кратким палиндромом отказа, пусть и на импортном языке, не поспоришь. А так Авалс продолжал обнимать девушку за плечи и шагал, шагал, с каждым шагом приближаясь к родным местам. Шёл, не думая, что приключится, когда хозяйка незнакомки пересечёт Казачий переулок и той же танцующей походкой начнёт удаляться от Авалсова дома.
– Мама, смотри, тётенька идёт одна, а тень – будто её дяденька обнимает!
– Ну вот! – рыдающе вскричала тенюшка, безуспешно пытаясь вырваться. – Заметили!
– Нет, нет! – жарко бредил Авалс. – Это лишь ребёнок, гадкий мальчик, ему никто не поверит, люди рассудительные никогда не верят тому, что увидел маленький мальчик… Только не закрывайте зонтик и не прогоняйте меня. Вот видите, никто ничего не заметил!
И в самом деле, одышливый женский голос произнёс:
– Не мели ерунды!
За этими словами Авалс и его случайная спутница отчётливо различили тень несказанного: «Вот так и бывает, веришь, что идёшь в обнимку с судьбой, а на самом деле давно одна, суженый-ряженый умотал к другой. А ты так и будешь, надрываясь, волочить его тень, которую он тебе оставил…» – женщина недовольно дёрнула сына за руку и произнесла вслух:
– Пошевеливайся, давай, на поезд опоздаем. Тебе бы только по сторонам глазеть – весь в своего папочку, такой же оболтус.
Пронесло! Мама с сыном бегут на поезд, куда чуть не опоздали из-за дождя. Удачно, что на той стороне проспекта вокзал, и люди кругом спешат с поезда и на поезд. Удачно, что вокзал на той стороне… ведь это хотя и не главный вокзал страны, но зато старейший, исполненный памяти и теней. Поезда здесь отправляются со второго этажа, ибо паровики прошлых столетий: слабосильный «Богатырь» и медлительный «Проворный» не могли сдвинуть с места четыре вагончика и вынуждены были начинать движение под горку. Здесь в залах ожидания висят старинные, ручной работы зеркала, а под потолком в стену навечно вделаны резаные из тёмного дуба рамы для портретов августейшей семьи. Много чего помнит мерцающая глубина старых зеркал, а об остальном и говорить страшно. Бойтесь, бойтесь портретных рам, они ещё страшнее пустых пьедесталов!
– Вот видите, нас никто не видит, – успокаивал невольную спутницу Авалс.
– Всё равно… Отпустите же меня!
– Нет-нет! Это выше моих сил. Без вас я не смогу прожить и секунды!
Стыдно, молодой человек! Чёрным крестом отметит вас Купидон в своей главной книге. Вам предъявляется тяжкое обвинение: шантаж и подделка священнейших слов любви. И неважно, что всё, сказанное вами, – чистейшая правда, но любой девушке хочется верить красивому обману и, значит, ваша правда – ложь!
Тени не выбирают себе любимых, безответственно передоверив это жизненно-важное дело хозяевам. Обнимутся двое, и тени их сливаются в объятии, не думая о завтрашнем дне. И всё-таки, в глубине своей плоской души всякая тенюшка хранит мечту о прекрасном незнакомце.
- Предыдущая
- 10/12
- Следующая
