Миракль рядового дня - Логинов Святослав Владимирович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/15
- Следующая
– У отца, – медленно сказал Петер, – из подпола лаз прорыт – в овраг. Давно уж, ты маленький был, не помнишь.
– Так он, небось, обвалился…
– Поправим.
– И всё-таки, надо уходить. Отстроимся на Буреломье, на будущий год можно и делянку расчистить. Скот сбережём и сами целы будем. Ты как хочешь, а я своих отсылаю завтра. А то Кристиан с Теодором одни долго не вытерпят. А на работу будем выходить.
– Ты, Томас, всегда был упрямцем.
– Да и ты не мягок.
– Хоть бы отца сначала похоронил, а то бежишь, срамно глядеть.
Томас повернулся к светцу, застучал кресалом. Потом сказал:
– Похороним. Схожу с утра в монастырь, позову отца Иоганна, он лишнего любопытствовать не будет. А ты, Савел, – Томас повернулся к сыну, – собирай своих, забирай Раду и отправляйтесь на болото. Землянку копайте по-зимнему, бог знает, сколько там сидеть придётся. С собой волов угонишь и жеребую кобылу. А конь здесь на сенокосе нужнее.
– Куда волов угонишь?.. – ощерился Петер. – Ты, Томас, что-то много себе власти забирать стал!..
Спор готов был вспыхнуть вновь, но в этот момент отворилась дверь и на пороге появился Кристиан, пришедший узнать, долго ли ещё ему маять скот и племянника в лесной глуши.
Без малого сто лет назад воины христовы, отняв этот край у племён частью языческих, а частью отравленных учением схизматиков, заложили город и крепость. Знатные рыцари, скинув плащ с крестом, начали строить замки, а истинные монахи воздвигли монастырь. Тогда же выстроили и резиденцию архиепископа. Мудрый предшественник Феодосия предусмотрительно выбрал место для дворца в стороне и от города, и от монастыря. Архипастырь понимал, что в городе верх рано или поздно возьмут купцы, склонные мамоны ради изгонять неугодных им духовных наставников. А с монахами белое духовенство дружило непримиримо и яростно, так что попадать в зависимость от настоятеля, келаря и последнего ключаря не хотелось.
Дворец был поставлен на совесть и считался дворцом лишь по названию. Ни единый выступ не украшал неприступные стены, узкие окна располагались высоко и были на деле бойницами. Глубокие подвалы хранили провиант на случай осады, а колодец во дворе, славившийся целебной водой, хотя и приносил доход в мирное время, но тоже был вырыт в ожидании войны. Vole pace – para bellum![1]
С того времени и повелось, что все архиепископы края были горячи ревнивым вере сердцем, но утверждались холодным разумом. Обрушившееся бедствие преосвященный Феодосий расценивал не аллегорически, а напрямую принял, как видение далёкого будущего. И следовало из этого видения немало. Прежде всего – замку предстояло рухнуть, а городу расти. С первым Феодосий был согласен, со вторым же – нет. Дьявольский посад выплеснулся далеко за городские валы, дотянулся к самой архиепископской резиденции. Дворец с трёх сторон окружали стеклянные башни, а шпиль собора казался приземлённым рядом с их взметнувшейся высотой. Впрочем, и дворец, и собор видение повторило, хотя и внесло свои насмешливые поправки. Всё оказалось не таким, искажённым и испорченным. В первое мгновение Феодосий, как и многие, потерял голову от страха, служил молебен, произносил экзорцизмы, запрещал и проклинал. Успех был невелик, но зато на второй день призраки дружно убрали большинство своих произведений и ушли, оставив дворец хозяину. Феодосий объявил, что отлучение возымело действие, хотя сам в то не слишком верил. Утешало иное: призраки безропотно и чуть не своей охотой оставили дворец, значит есть нечто, чего они боятся настолько, что заискивают перед духовным владыкой, невзирая на свою утончённую неуязвимость. Оставалось лишь найти это больное место.
Шабаш, свершающийся попущением господним, переводил в область практическую многие прежде умозрительные философские построения, прежде всего касающиеся предопределения и свободы воли. Давние диспуты грозили всплыть новой ересью. В эту точку и направил Феодосий свой ум.
Дорога к обители архиепископа некогда была обсажена с двух сторон дубами. Сделано так было не случайно – местное население в память о языческих мерзостях суеверно почитало дуб, и теперь это почтение обратилось на святую церковь. Если принять видимость за истину, то часть дубов должна дойти невредимыми до скабрезного последнего века. Феодосий приказал срубить один из таких дубов, и собственной персоной стоял невдалеке, ожидая, рухнет ли морщинистый гигант другого мира. Призрак устоял. Вывод из увиденного мог быть троякий: либо на этом месте успеет вырасти новый дуб, либо видением явлено не вполне верное будущее, либо же, по словам блаженного Августина, в мире этом всё предопределено, и человеку – гробу повапленному – не дано ничего совершить. Сомневаться в авторитете автора «Града божьего» значило признать себя сторонником еретика Пелагия, но Феодосий и не собирался ничего публично объявлять. Он молча смотрел на старания дровосеков, потом также молча ушёл к себе. Но вывод из увиденного сделал самый еретичный, ибо он оставлял возможность для борьбы.
Нет, миракль не был пророческим! Он лишь предупреждал о грозной опасности. Но теперь Феодосий знал, что противопоставить ей! Пусть мифический дуб остался нетронутым, в настоящей жизни он уже не вырастет, поскольку его снёс топор. Пусть бесы, усмехаясь, проносятся в своих колесницах, видение открыло пастырю, откуда они могут произойти, где гнездо заразы. Скверну очищают огнём, подобно тому как добрый хирург в зародыше выжигает раскалённым пекеленом бородавку, готовую обратиться в раковую опухоль. Так церковь лечит общество, отсекая больные члены. Также он будет лечить и будущее. Не дуб он срубит, но город! Источник вольномыслия и нечестия – достаточно взглянуть на миракль, и становится ясно, где более всего преуспел дьявол. Город предстоит стереть с лица земли, иначе он исполнит пророчество и воздвигнет свои вавилонские башни превыше шпилей святой церкви.
Прежде всего архиепископ посетил монастырь, успокоил растерявшихся черноризцев. Потом отправился в графскую цитадель и благословил доблестного хоть и недалёкого сеньора на битву с собственными мужиками. На самом-то деле удар был направлен против горожан. Те, кто бежал из города, а таких было немало, как бы сами себя признавали виновными, ведь церковью было предписано «не видеть» дьяволов. Оставшимся волей-неволей приходилось приспосабливаться к обезумевшей жизни, и их тоже было легко уязвить. Было бы только чем уязвлять.
- Предыдущая
- 7/15
- Следующая
