Черный смерч - Логинов Святослав Владимирович - Страница 47
- Предыдущая
- 47/69
- Следующая
– Как же это… – Векша зарделась, покраснев так ярко, как умеют только беловолосые дети лосося. – Это же… я не могу такой подарок взять… – Векша одновременно пыталась улыбнуться и часто мигала, стараясь согнать с глаз непрошеные слёзы. – Это же твоё, невесте подаришь…
– Ей я найду что подарить, – проговорил Таши, отчего-то раздосадованный некстати прозвучавшим напоминанием о Тейле. – А это – тебе. Берёшь?
– Ой, мамочки!.. – тонко протянула Векша, осторожно, словно впервые, касаясь рукой мягких перьев. – Что же это на свете деется?.. – И словно в воду прыгала, сказала: – Беру!
Таши и сам не понимал, что с ним творится. Нет, он ничуть не изменился и в чувствах своих твёрд. Он любит Тейлу, и всё в его жизни замечательно. Тейла – самая красивая девушка в селении, да и во всём мире, наверное. К тому же дочь вождя. Волосы у неё тёмные, а не конопляная пакля, из какой вьют верёвки на неводы. И нос – тонкий, прямой… а то у некоторых такой носишко, что без прищура и не разглядишь. И глаза карие, словно у испуганной оленухи. И ресницы – как углем выкрашены, всему миру напоказ, а не только для одного человека, что вблизи смотреть будет. Никого нет на свете красивее Тейлы… Вот только думается о ней отчего-то спокойно. Не горит сердце. Смурно на душе: преодолел несчастный влюблённый все препятствия, отогнал соперников, мнимых и истинных, даже грозного отца заставил смириться и загодя дать согласие на брак, и теперь – не к чему стремиться и ничего больше не нужно. И думается почему-то не о любимой невесте, а о чужой беловолосой девчонке. И вспоминается не Тейла, а удивлённый взгляд зелёных глаз.
Хорошо всё-таки, что скоро уходить домой, и вряд ли он ещё когда-нибудь встретит лесную совушку. И почему-то впервые радовала душу мысль о том, что Тейле до посвящения ещё целый год ждать, и этой осенью свадьбы быть ну никак не может.
Казалось бы, много ли – месяц мирной жизни, а в посёлке на берегу Великой уже поверили, что отогнали долгогривых навек, так, что больше не сунутся. Вечерами охотники заговаривали о загонной охоте. Всё лето с самой весны неисчислимые стада антилоп, лошадей и туров паслись в степи по левому берегу Великой, а на зиму откочёвывали на закат, переплывали реку, останавливаясь на островах. Настоящая охота, конечно, начиналась осенью, когда зверь шёл через реку. В это время запасались копченья на всю зиму, да и квашеное мясо закладывалось в ямы. Зато летом готовились не просто запасы, а наедки праздничные, приготовленные особо. В степи сторожкого зверя так просто не возьмёшь, и его караулили на солёных озерцах, которых немало встречалось в Завеличье. Шеренги загонщиков гнали табуны на засевших в укроминах бойцов. Порой для такого дела собак перевозили на тот берег, и псы, обычно людей сторонившиеся, в эти дни сами бежали к плотам, понимая, что предстоит совместная охота.
Стрелы на загнанных зверей – сайгу, лошадь и даже тура не тратили, летящего вихрем коня стрелой, поди, и не остановишь, только зря подранка по степи отправишь гулять. Первое оружие в таком деле – боло. Захлестнуть метким броском ноги присмотренному зверю, рывком опрокинуть наземь, а там уж добивать копьём, ножиком, а то и просто заострённым рогом. Бывало, что до полусотни голов за одну охоту взять удавалось. Собаки после такого путешествия возвращались гладкие, и на помойках, отнесённых за городьбу, в скором времени появлялись большелапые щенки.
Мясо, добытое во время облавной охоты, вымачивали тут же в солодкой озёрной воде, а затем коптили терновниковым дымом, не ленясь и полыни подбросить, и всякой иной пахучей травы, которой всегда было в округе довольно.
Вообще-то соль люди зубра не ели, а морскую горькую воду так и вовсе почитали поганой, но тут – особое дело. Озёрная соль – белая, горечи в ней нету, и во всякую дальнюю заготовку она годится. Потом вымочишь солонинку и так ли нажористо выходит, не хуже свежатины… Недаром слова «соль» и «сладость» от общего корня произрастают. Опять же икру солили, в весеннюю бескормицу осетровой икоркой спасаться – самое милое дело. Вроде и немного съел, а сыт.
Ясное дело, что никому из людей не хотелось уступать трижды битым мэнкам дальние угодья, из-за которых пришлось когда-то ратиться с детьми тура, а потом у диатритов эти места отбивать.
Охотники собрались на совет, погалдели, поразмыслили и решили идти. Выходили сильным отрядом – шесть десятков человек и шаман. Старшим вождь поставил охотника Вашу. Сам Тейко на луговой берег не пошёл, нельзя вождю в смутную годину селение оставлять. Велено было не столько охотой озаботиться, сколько разведать, много ли мэнков в степи болтается и далеко ли они бежали.
Бударок у людей почти не осталось – не убрали вовремя, и всё было расхищено врагом. Навязали плотов, переправились возле Сухого острова и пошли.
Калюта перед отходом настоял, чтобы в отряд было включено несколько лишаков. По рассказам этих людей, род их жил далеко на восток от Великой, там, где вновь начинались горы, а значит, и лес. Реки там текли не чета Великой, а в остальном, судя по рассказам, места были хорошие, хотя о тех краях люди зубра как-то ничего не знали. На юг – до самых чернокожих людей доходили, на закат – до горького моря, на полуночь до ледяных мамонтовых степей, и лишь на востоке земля незнаемая начиналась в каких-то двух неделях пути от родного селения.
Отчасти это понятно, прежде в тех местах много согнутых жило, а по чужинским землям добром не походишь, каждый шаг с боем брать приходится. Так и жили лишаки и потомки Лара, разделённые чужинцами и ничего толком друг о друге не ведая.
Степь встретила отряд запахом цветущих тимьяна и вербены, седоватым поблеском ковыля и вечным, ненарушимым спокойствием. Лишь в давно знакомых балочках возле ручьёв встречалось более обычного старых кострищ, хотя, кроме этих следов, и намёка не оставалось от недавнего нашествия жаборотых оборотней.
Пришли к озёрам, стали табором. Лишаки сказали, что эти места им знакомы и прежде почитались своими. Оказывается, и они в былые годы ходили охотиться на соляные озёра, только лагерем стояли у другого берега, где меньше было сайги и лошадей, зато больше джейранов и тонконогих джигеттаев. Калюта, слушая эти рассказы, качал головой и радовался, что милостивая судьба не свела роды прежде на охотничьей тропе, которая легко могла превратиться в тропу военную.
Для охоты выбрали привычное место, где небольшая речушка, берущая начало в горах, едва живым ручейком достигала солёного озера. Тьмы травоядных сходились сюда, привлечённые разом пресной водой и лакомой солью. Сюда же сбредались и хищники, на берегу можно было встретить следы чёрного льва, и пожиратель трусов – леопард – по ночам призывал своего отца: «Хурак! Хурак!..»
С вечера загонщики отошли на довольное расстояние от лагеря, чтобы с приходом утра гнать на охотников пришедшие на водопой стада. В загонщики отряжались самые легконогие парни, в то время как те охотники, что поопытнее и покрепче, оставались в засидке. Собаки, не дожидаясь, когда их кликнут, потрусили следом за загонщиками. Для псов охота уже началась, так что двигались они совершенно беззвучно, чтобы не потревожить прежде времени пугливую и чуткую добычу.
Ясное дело, что Лишка, умевшая неутомимо ходить, но не особо любившая бегать, осталась среди тех, кто поджидал, покуда загонщики с собаками выгонят на них вспугнутое зверьё. И конечно же, рядом с Лишкой оказался Яйян – парень, которому воительница сначала едва не проломила темя, а потом умудрилась выволочь из смертельной круговерти первой битвы с мэнками.
Росточком Яйян уродился на полголовы выше Лишки, так что из всех родичей один только Таши приходился ему вровень, да и в плечах черноволосый пришелец был поперёк себя шире. Лишка порой сама дивилась, как ей удалось запросто свалить в битве такого богатыря. Впрочем, шаман разъяснил, что Яйян и не сражался по-настоящему. Какой морок на человека ни наведи, но ни воевать, ни работать в полную силу его не заставишь. Душа-то всё равно знает, что её обманывают.
- Предыдущая
- 47/69
- Следующая
