Приключения Тарзана в джунглях - Берроуз Эдгар Райс - Страница 44
- Предыдущая
- 44/47
- Следующая
Так работал неразвитой человеческий ум, нащупывая среди ночного мрака объяснение тем явлениям, которых он не мог осязать, обонять и слышать, и тем великим неведомым силам природы, которых он не мог видеть.
Когда Тарзан, совершая свой большой круг, снова повернул на север, до его ноздрей донесся запах Гомангани, смешанный с едким запахом древесного дыма… Человек-обезьяна быстро устремился по направлению запаха. Вскоре сквозь листву перед ним просочился багровый свет большого костра, и когда Тарзан остановился среди ближайших к нему деревьев, он увидел полдюжины черных воинов, столпившихся у огня. Это, очевидно, был охотничий отряд из деревни Мбонги, застигнутый в джунглях ночью. Они построили вокруг себя ограду из терновника, в надежде, что она с помощью костра отобьет охоту у четвероногих хищников кидаться сюда.
Но, очевидно, страх, с которым они здесь притаились, доказывал, что надежда не может заменить уверенности. Нума и Сабор уже рычали в джунглях, направляясь сюда. Здесь были также и другие твари, прятавшиеся в тени за пределами огня. Тарзан видел их сверкающие желтые глаза. Чернокожие тоже увидели их и вздрогнули. Один из них встал и, схватив горящую головню, кинул ее туда, и глаза немедленно исчезли. Чернокожий уселся снова. Тарзан заметил, что через несколько минут глаза стали снова появляться по два, по четыре…
Потом подошли Нума-лев и Сабор, его подруга. Остальные глаза разбежались направо и налево, едва только послышалось угрожающее рычание крупных кошек, и тогда лишь огромные зрачки четвероногих людоедов загорелись среди мрака. Несколько чернокожих бросились лицом на землю и застонали, но тот, кто раньше кинул горящую головню, бросил теперь другую прямо в морды голодных львов, и горящие глаза львов также исчезли, как исчезли прежде другие огоньки. Тарзан был сильно заинтересован. Он понял, для чего чернокожие поддерживают огонь ночных костров, кроме других, уже знакомых ему, надобностей: тепла, света и приготовления еды. Звери джунглей боялись огня, и огонь мог до некоторой степени служить защитой от них. Тарзан сам испытывал какую-то боязнь перед огнем. Однажды он, исследуя в деревне покинутый костер, поднял горящий уголь. С тех пор он держался на почтительном расстоянии от костров, подобных виденному. Одного опыта оказалось достаточно.
В течение двух-трех минут после того, как чернокожий бросил головню, глаза не появлялись, хотя Тарзан и слышал со всех сторон мягко ступающие шаги вокруг себя. Потом снова сверкнули двойные огненные точки, означающие возвращение владыки джунглей, а минуту спустя немного пониже, показались и глаза Сабор, подруги льва. В течение некоторого времени они сверкали пристально и неподвижно – созвездия хищных звезд среди ночи джунглей. Затем лев медленно подошел к ограде, где притаился, дрожа от страха, только один негр. Когда одинокий страж увидел льва, он кинул вторую головню. Нума опять удалился, а за ними Сабор-львица; но на этот раз они ушли недалеко и ненадолго. Они почти сейчас же вернулись и стали бродить вокруг ограды, все время обращая глаза к костру и глухо рыча от досады. Позади них сверкали пылающие глаза менее крупных зверей, и вскоре черные джунгли озарились вокруг всего лагеря негров маленькими огненными точками.
Черный воин бросал одну за другой свои жалкие головни; но Тарзан заметил, что Нума вскоре совсем перестал обращать на них внимание. Человек-обезьяна узнал по голосу Нумы, что лев голоден и хочет во что бы то ни стало насытиться одним из Гомангани; но осмелится ли он подойти ближе к страшному огню?
Как только эта мысль промелькнула у Тарзана, Нума прекратил свое беспокойное блуждание и повернулся к ограде. Одно мгновение он стоял неподвижно и лишь нервно двигал кончиком хвоста, затем решительно направился к костру, в то время как Сабор продолжала беспокойно бродить взад и вперед в темноте.
Чернокожий воин закричал своим товарищам, что лев приближается, но его товарищи были слишком охвачены ужасом. Они только столпились теснее и завыли громче прежнего.
Схватив горящую ветку, черный человек кинул ее прямо в львиную морду. Послышалось злобное рычание, и в ту же секунду одним прыжком дикий зверь свалил ограду; в это же мгновение черный воин почти с одинаковой быстротой раздвинул ограду с другой стороны и, уже не считаясь ни с какими опасностями, притаившимися во мраке ночи, бросился к ближайшему дереву.
Нума выскочил из ограды почти в ту же минуту, как вскочил в нее, но, пересекая низкую стену терновника, он уже уносил с собой кричащего негра. Протащив свою жертву по земле, он вернулся к Сабор. Львица присоединилась к нему, и оба продолжали путь в темноте, и их дикое рычание сливалось с пронзительными криками обреченного человека.
Отойдя подальше от огня, львы остановились, затем послышалось прерывистое ворчание, и почти тотчас же крики и стоны негра прекратились навеки.
Прошло несколько минут. Нума снова появился в свете огня. Он еще раз совершил прогулку через ограду и снова разыгралась жуткая драма уже с другой кричащей жертвой.
Тарзан встал и лениво потянулся. Развлечение начинало надоедать ему. Он зевнул и пошел к своей просеке, где его племя улеглось спать на ветвях деревьев вокруг прогалины.
Он отыскал привычную удобную развилину среди ветвей и свернулся на сон грядущий; но ему не хотелось спать. Он долгое время лежал, думая и мечтая, смотрел на небо и наблюдал за луной и звездами. Он хотел знать, что они такое, и какая сила не дает им упасть. У него был пытливый ум. Его всегда одолевали вопросы относительно всего, что происходило вокруг; но не было никого, кто мог бы ответить на эти вопросы… С детства он стремился к знанию и теперь, не обладая почти никакими познаниями, был преисполнен огромным, неудовлетворенным любопытством ребенка…
Ему было мало знать, что такие-то явления происходят… Он стремился понять, почему они происходят? Он хотел знать, что именно является причиной их возникновения. Тайна жизни бесконечно интересовала его. В чудо смерти он совершенно не мог проникнуть. Бесконечное число раз он подвергал исследованию убитых им жертв, чтобы знать, что таится у них внутри, и где скрыт источник жизни. Неоднократно он вскрывал у убитых грудную полость и успевал заметить, что сердце у них все еще билось.
Он вывел из опыта, что нож, пробивающий этот орган, вызывает немедленную смерть в девяти случаях из десяти, в то время как можно ударить противника бесчисленное множество раз в другие места, и он даже не потеряет возможности двигаться. Тогда Тарзан начал считать сердце или, как он называл его «красную вещь, которая дышит», центром или началом жизни. Мозга и его деятельности он совсем не мог понять. Тот факт, что ощущения внешних чувств передаются мозгу и в нем переводятся, классифицируются и дополняются, лежал, конечно, вне его понимания. Он думал, что пальцы сами получают сведения, когда что-нибудь осязают, глаза сами познают то или иное, когда видят, уши, когда слышат, нос, когда обоняет.
Он считал свое горло, свою кожу и волосы тремя главными центрами жизни. Когда Кала была убита, он испытал своеобразное чувство, словно ему сдавили горло; соприкосновение с Хистой-змеей вызывало неприятное ощущение в коже всего тела; а приближение врага заставляло волосы на голове вставать дыбом.
Вообразите себе, если можете, ребенка, всецело захваченного чудесами природы, переполненного недоумением и окруженного только зверями джунглей, для которых его вопросы так же непонятны, как санскритский язык. Когда Тарзан спрашивал Гунто, отчего идет дождь, огромная старая обезьяна только смотрела на него с минуту с немым удивлением и возвращалась к своей интересной и полезной ловле мух, а когда он осведомлялся у Мамги, старой и, должно быть, мудрой обезьяны, по какой причине одни цветы закрываются, когда Куду покидает небо, а другие открываются, – он с удивлением узнал, что Мамга никогда не замечала этих интересных фактов, хотя умела определить с точностью до одного вершка, где прячутся самые жирные земляные черви.
- Предыдущая
- 44/47
- Следующая
