За право летать - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 45
- Предыдущая
- 45/77
- Следующая
– А Виточка совсем не загорает, – сокрушенно пожаловалась Лионелла. – И тоже в отпуск не идет. Все время что-то неотложное. Что у вас за работа такая?
– Выбки певедохнут, – с набитым ртом пояснила Вита. – Уйду в отпуск – ковмить некому будет. И хана аквавиуму.
Академик, отчаявшись привлечь к себе внимание цивилизованными методами, постучал ложечкой по бокалу. Адам среагировал первым. Он вскочил на ноги и торжественно провозгласил:
– За прекрасных дам!
И все наконец-то выпили. После чего застолье, увязшее было непонятно в чем, выправилось, вырулило и покатилось как должно.
Но когда академик сам встал, чтобы сказать тост, заработал висевший в коридоре репродуктор: щелкнул, зашипел и негромко, по нарастающей, затрубил сбор. Мелодия отзвучала, и голос каперанга Геловани произнес:
– Внимание! Всем гардемаринам выпускного курса немедленно прервать отпуск и вернуться в Школу. Повторяю: всем гардемаринам выпускного курса вернуться в Школу до восемнадцати ноль-ноль. Это не учебная тревога. Все опоздавшие будут отчислены без права восстановления…
Адам и Вита переглянулись, и Адам метнулся к телефону. Его ждали в полном молчании, только Густочка нервно вздыхала и несколько раз порывалась о чем-то спросить.
Он вернулся, с сожалением развел руками:
– Труба зовет. Лионелла Максимовна, Максим Лео… нидович… спасибо за обед, за беседу… Августа, было очень приятно…
– Ага, мы поскакали… – Вита порывисто обняла обоих родителей сразу, чмокнула тетушку, с сожалением оглянулась на обезноженную курицу…
– Ой, подождите, я вам с собой!.. – спохватилась Лионелла.
…На лестнице Адам взял Виту за плечи, развернулк себе лицом:
– В небе – черт-те что. Никто не знает. Кузены жгут бумаги – грузовиками. Ты поняла?
Вита чертила пальцем в воздухе, словно что-то считала.
– То есть им сейчас не до нас?
– Ага. Ситуация уникальная…
– И мы будем последними раздолбаями, если не выжмем из неё все, что возможно.
Они бросились вниз по лестнице.
– Возьми сумку, – вприпрыжку сказала Вита. – Ты не представляешь, сколько всего там есть. Я тоже не представляю. Но мама – лучший в мире специалист по кормлению меня.
– Хорошо бы она дала рюкзак, – проворчал Адам, прилаживая неудобную и тяжелую сумку на плечо.
Служебный «уазик» подкатил к парадной в тот самый момент, когда они шагнули на тротуар.
Юлька не знала, почему свернула за той троицей. Она вообще не очень понимала, что с нею происходит в последние дни. Словно её разрезали, вывернули и как-то иначе сшили. Нельзя сказать, что она плохо ощущала руки и ноги – но она ощущала их не так, как привыкла. Лицо приходилось ощупывать, чтобы узнать, какая гримаса на нем пристроилась. То же самое произошло с городом. Она перестала его чувствовать. Между нею и такими знакомыми улицами образовалась скользкая бугристая прослойка, которую, наверное, можно было не только потрогать, но и увидеть: просто надо было как-то ещё – полностью, что ли, – открыть глаза.
Иногда в край глаза попадал жирноватый отблеск солнца с той прослойки… или что-то еще, какое-то мягкое бледно-радужное преломление. Но стоило взглянуть прямо – и прослойка делала вид, что её здесь и не было никогда…
Юлька не была уверена, держит ли она так удар – или же просто умерла. Не за что было зацепиться, чтобы понять это.
…Как её вынесло на этот пустынный Большой? Утро сейчас или вечер? Что было вчера?.. Где-то с краю сознания процарапано было, что у неё двухнедельный отпуск. И что к Саньке её сейчас не пустят. Скоро, но не сейчас. Когда зажужжит в кармане будильник. Она вытащила его, посмотрела, что-то поняла, но тут же забыла.
Те трое – в гардемаринской голубой форме – появились шагах в пятидесяти впереди неё откуда-то справа (из какой-то арки, наверное, она не заметила) – и пошли неторопливо и веско. Словно подхваченная странным эластичным буксиром, она двинулась следом, стараясь не нагонять, но и не отставать от них. Она не представляла себе, зачем идет и куда. Просто что-то щелкнуло и включилось. Не сказать, что она полностью пришла в себя. Но по крайней мере она стала замечать разноцветную плитку под ногами и витрины справа. Одежда… Самокаты «джинджер» и мини-глайдеры… Игрушки, земные и марцальские: куклы, модели машин и космических кораблей, наборы солдатиков – земляне в голубом и имперцы в черном…
Почему она так странно подумала в первый момент: «в гардемаринской форме»? Почему не просто – «гардемарины»?..
Они свернули по Защитников в сторону Пушкарской, и Юлька свернула туда же. Дом на углу, сколько Юлька себя помнила, все ремонтировался, перестраивался, реставрировался… зеленая сетка, черная пленка, а теперь вот – сплошная, чуть-чуть шероховатая стена розовато-песочного цвета, мягкая наощупь…
Походка у них была не гардемаринская, вот что. Какая-то тягучая, вязкая.
Медленно и почти беззвучно перетек через Большой проспект трамвай. Старые коробки, поставленные на новые шасси. Не колеса, а что-то вроде полозьев – скользят над рельсами в долях миллиметра. На борту реклама пишущих машинок «Небесная механика» с шестью функциями…
Сколько она не видела этих? Секунд тридцать? Но когда Юлька свернула за угол, вслед трамваю, там никого не было. То есть – ни одной живой души. Внезапно заторопившись, она чуть не пробежала мимо приоткрытой двери парадной как раз в тот момент, когда там вдруг кто-то хрипло матюгнулся, и кто-то ахнул, и раздалось два или три быстрых глухих удара.
В парадной было полутемно, над лестницей косо висел широкий пыльно-световой брус, а на площадке перед лестницей невнятно возились спинами к Юльке все те же трое, и один обернулся и злобно крикнул:
– А ну пошла на хер, блядь!
И снова принялся месить кого-то ногами, уверенный, что Юлька его испугалась. Козел драный, доносились скомканные обрывки брани, ты на кого пасть раскрыл, падаль…
– Смирно! – крикнула Юлька. – Чья группа?
Они разом перестали бить того, кого били, и развернулись к ней.
– Ну ты и марфуша, – сказал один, гололобый. Кажется, тот, который обругал её. Или другой.
Конечно, никакие это были не гардемарины. Она не знала, чего именно не хватает в этих потных мордах, но чего-то самого главного – не хватало.
И ещё она ясно поняла, что сейчас эти трое бросятся на неё и она кого-то из них убьет. И наплевать, что будет потом.
– Пошла… вон… – сказал ещё один, с огромными острыми ушами. – Чего вытаращилась? Наш город. Че хочем, то и прем.
– Не ваш, – сказала Юлька. – А наш. Наш. Понятно?
За их спинами зашевелился тот, кого они били. Приподнялся, встал на четвереньки. И – блеванул со стоном.
– Нажрался, пидор, – пояснил остроухий. – Оскорбление мундира допустил, поняла?
– Заткнись, – сказала Юлька. Она уже вычислила, кто здесь самый опасный – вот этот, справа, который молчит, – а самый слабый и трусливый – как раз остроухий. А тот, который назвал её марфой, хочет все замять. Но он тоже опасный.
– А ты, значит, из гардьев? – прищурился гололобый. – А чего форма не такая?
– Прикалываюсь, – сказала Юлька.
– Вот и мы прикалываемся, – хихикнул остроухий. – Ну, так мы пойдем? Или – хочешь с нами?
– Нет, – сказала Юлька. – Никто никуда не пойдет. Эй, вы, там! Идите, вызовите патруль!
Избитый попятился вверх по лестнице.
– Стоять! – шикнул на него тот третий, который до сих пор молчал. У него были холодные, необыкновенно светлые глаза.
Избитый застыл.
Это был мужчина за пятьдесят. По лицу его обильно текла кровь, глаза стремительно заплывали.
– Он никуда не пойдет, – сказал светлоглазый. – И ты, сучка, никуда не пойдешь. Пока мы тебя не отпустим. Давай-ка, Кишка, сделай её. А мы тебе подлапим, если она вдруг возбухнет…
Было странно: посылать разведчика, вместо того чтобы просто в шесть рук и шесть ног смахнуть её и раздавить… против троих ей не выстоять, она это знала. А остроухому не хотелось играть роль пробного шара, и это она тоже знала. Она уже многое знала вокруг себя, это было почти как на дежурстве – знать, что происходит вокруг планеты…
- Предыдущая
- 45/77
- Следующая
