Параграф 78 - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/40
• Следующая

– Любу не пускайте сюда, – сказал я, но было уже поздно: Люба успел в дверь заглянуть и сейчас, чуть отбежав в сторонку, блевал.

Девушка с голубыми волосами снова встала с койки, деревянным движением поправила волосы, шагнула вперёд, врезалась коленом в столик, отшатнулась. Вернулась на койку, села. Помахала руками, словно отгоняя мух. Снова встала, поправила волосы, шагнула вперёд, врезалась коленом в столик. Замерла. Снова шагнула, её развернуло немного, следующим шагом она проскочила мимо столика и врезалась в стену. Её отбросило назад, она снова шагнула, ударилась сильнее, док поймал её за плечо, она все теми же движениями, словно отгоняя мух, помахала руками. Расслабилась, опустила руки и плечи, ссутулилась. Вернулась к койке, села, потом легла. Долго искала простыню, нашла, натянула, укрылась с головой.

Док сделал знак: выйдем. Я с готовностью вышел.

– Что это? – спросил Пай. Он вроде бы слегка оклемался.

– Она сгорела, – сказал док. – От мозга остались ошмётки… В фигуральном смысле, – добавил он, подумав. – Но изменения всё равно необратимы.

– Как это у вас говорят – «овощ»? – спросил Скиф напряжённым голосом.

– У нас говорят «растение»… – протянул док, глядя куда-то мимо. – Нет, это не совсем растение, двигательные функции не затронуты. Но в поведенческом плане это даже и не животное…

– Тогда, может, продадим её на органы? – хихикнул Фест.

Док странно посмотрел на него, а Скиф врезал по шее, но Фест, похоже, не заметил ни того, ни другого.

Я разобрался с замком и запер дверь. Эту проблему мы отложили до лучших времён. Если только наступят когда-нибудь лучшие времена…

Лабораторный блок.

Я сверился с план-картой. Да, всё верно: занимает половину верхнего этажа, этакая коробочка пятнадцать на сорок пять на пять метров. Но коробочка была разгорожена весёленькими светло-синими поликарбонатными панелями так, что получался Т-образный коридор, узкий и высокий, с длинной перекладиной и короткой ножкой. То есть получалось две немаленькие выгородки – надо полагать, герметичные. Панели были полупрозрачные, ровно настолько, чтобы не видеть, что за ними происходит.

Там, где ножка упиралась в перекладину, стоял журнальный столик и пара пластиковых стульев. На столике лежал раскрытый «Огонёк». Пепельница в виде выдолбленного пенька валялась у стены. Окурки – штук сорок, не меньше – рассыпались длинным косым веером.

Двери овальной формы с массивными резиновыми уплотнениями и уже привычными рычажными дверными ручками выходили сюда из обеих выгородок. На дверях не нашлось никаких надписей или пиктограмм. Надо полагать, все и так всё знали.

Я посмотрел на дока. Лицо его, и так не слишком округлое, осунулось, скулы торчали, вокруг глаз образовались чёрные круги, как у лемура.

– Это – биохимия, – кивнул он на правую дверь. – Это – наносборка, – на левую.

– Куда пойдём?

– Не знаю… Остался только Тихон. Если никаких нежданчиков… По штатному расписанию Тихон здесь, в нано. Как на самом деле – не имею представления.

– Тогда я не понимаю… – я опять полез в план-схему, – а где же конференц-зал?

– Тоже здесь. В сущности, вся наносборка – полтора на полтора…

Я вообще-то ожидал разгрома и копоти, поэтому вид ярко освещённого и вылизанного помещения меня озадачил. Оно не имело никаких внутренних перегородок, кроме чего-то, напоминающего пластиковую душевую кабину, в дальнем углу. Справа и слева, вдоль полупрозрачных стен, стояли длинные столы с рядами приборов, которые я поначалу принял за большие микроволновки: шкафы с прозрачными дверцами и кнопочными панельками управления. У непрозрачных стен стояли высокие, до потолка, металлические стеллажи и металлические же шкафы. В центре комнаты под широким кольцеобразным бестеневым светильником стоял кольцеобразный же стол с несколькими белыми стульями вокруг него.

На одном из этих стульев спиной к нам, упав лицом на стол, сидел человек в белом халате. Одна его рука была подложена под голову, другая – мёртво висела к полу.

– Тихон! – позвал док. – Тихон!

Звякнуло эхо.

Подтянулись наши – все, кроме Спама, он держал тыл. Думаю, у них уже начинался предфинишный синдром, тем более, что дистанция досталась не из лёгких. Да и разболтались ребятишечки на гражданке, форму утратили…

Впрочем, пока это проявлялось только в общей тяжеловатости и смазанности движений, не более. Но скоро наступит срыв, и он неизбежен. Моя задача будет: сделать так, чтобы это произошло не у всех одновременно.

Пока я первым планом сознания оценивал окружающую обстановку, вторым планом – выстраивал возможную схему действий. Итак, у меня имелось два слабых звена: Фестиваль и Лиса; два сильных звена: Люба и Скиф; более или менее надёжные середнячки: Пай и Спам; и две тёмных лошадки: док и некто Гудвин.

(С какого-то момента я перестал себя полностью контролировать. То есть я контролировал себя на восемьдесят – условно, конечно – процентов. Но что сейчас происходит в никак не проявляющих себя двадцати – я не имел представления.)

Тем временем док, прикрываемый Любой, подошёл к сидящему. Я почувствовал какую-то неправильность, какое-то нарастающее напряжение в этих трёх фигурах. Будто на них подули из-за невидимых кулис струёй воздуха, или подсветили снизу, или что-то ещё…

Но это длилось секунду, не больше. Потому что через секунду человек в белом халате поднял голову и медленно распрямился.

Док заглянул ему в лицо и дал мне знак подойти.

Щекастый мужчина лет шестидесяти – самый возрастной из тех, кого мы видели здесь. У него была бугристая лысина с венчиком тонких слипшихся грязновато-седых волос, очень редкие брови и красные опухшие веки почти без ресниц. Губы были покрыты коркой и искусаны в кровь.

Он очень медленно повернул голову в мою сторону. Глаза, в густой малиновой сетке сосудов, чуть скосились, тут же дёрнулись обратно, – и, хотя мимика у него была никакая, я понял, что он терпит нестерпимую боль.

– Вы… кто?..

– Министерство по чрезвычайным ситуациям, – соврал я. – Спасательный отряд. Мы приняли ваш сигнал.

– Оружие… есть?..

– Есть.

– Застрели меня… скорее…

– Есть другой способ помочь вам?

– Времени… не… оста… лось… всё… че… но…

И он пошевелил левой рукой – той, на которой лежал.

Предплечье его, от кисти и почти до локтя, было испещрено следами уколов – не меньше двадцати, – и рядом с каждым стояли цифры, выведенные шариковой ручкой. Как я понял, дата и время. Потом – просто время.

– Пожа… лу… ста…

Он почти скулил. Я посмотрел на дока. А док смотрел на сидящего, и лицо у него было, как у Пая, – то есть ничего не выражающее.

– Тихон, – ещё раз позвал док. – Тихон, ты меня узнаёшь?

Тихон медленно полез в карман, достал очки, криво нацепил их на нос. Потом снял и положил в карман. Снова достал и надел. Снова снял.

– Готов, – сказал док.

Я так и не понял, с какой интонацией он это сказал. Но уж точно без сожаления.

Потом он достал из кармана маленький ПСМ, поднял Тихону левую руку вверх – и выстрелил в подмышку.

Было двадцать часов четырнадцать минут. С момента высадки прошло четыре часа.

• Предыдущая
• 27/40
• Следующая