Звезды под дождем - Крапивин Владислав Петрович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/8
- Следующая
Это нельзя было нарисовать…
Но потом он заставил себя успокоиться. Он подумал, что ему нужны только главные звезды. Вот те, из которых сложены Медведица, Кассиопея, Персей. По крайней мере, для начала… Это благодаря им ночное небо кажется знакомым. Они, как большие деревья, по которым находят дорогу в густом мелколесье; как главные острова, по которым моряки узнают очертания архипелагов.
Он думал так, но продолжал отыскивать глазами все новые и новые искры. В каждой из них светилась, дрожала тайна.
Лениво шевелился ветер, сырой и зябкий. Казалось, что космический холод тяжелыми каплями просачивается в теплый воздух Земли и растворяется в нем влажной свежестью. Мальчик вздрагивал. Но холодное дыхание неба для него было все равно что для морехода ветер, зовущий в дорогу. Резкий трезвон безжалостно распорол тишину. Мальчик вздрогнул и пяткой прижал кнопку звонка. Будильник опрокинулся и обиженно замолчал. Пришла полночь.
Мальчик отыскал в небе Полярную звезду и взглядом провел от нее точную линию на север – до темного горизонта. Потом на юг, на восток и на запад.
Мальчик запоминал.
Конечно, он не был силен в астрономии, но кое-что знал и рассуждал просто. Небо вращается вокруг Полярной звезды и за двадцать четыре часа делает полный оборот. Так кажется с Земли. Значит, за час звезды проходят двадцать четвертую часть круга. И можно определить, где они находятся в любое время дня и ночи, только для начала надо знать, как они стоят в полночь. Теперь мальчик знал и это.
Созвездия были у него в плену.
– Я все проверил и высчитал, – сказал мальчик.
– А дальше? – спросила девочка.
– А дальше… все. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо все получилось. Из-за этой сушеной скуки – Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдет к друзьям своего мужа. У нее, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
– А может быть, завтра, Вероника Павловна? – осторожно спросил отец.
– О, нет, нет! – сказала она.
У нее был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И еще большие цыганские серьги – золоченые полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
– Не твое дело. Нечего хихикать над старшими! – рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днем она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но все-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак ее не звал.
– Почему ты с ней не разговариваешь? – спросил отец.
– О чем?
– Ты вот порассуждай! – пригрозил отец. – Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя…
– Ой, – тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам ее не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил свое "ой": то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то еще как-нибудь. Иногда громко, иногда шепотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт. А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От толстой иголки – побольше, от тонкой – поменьше. Ведь и звезды на небе разные.
Но не всем интересны звезды.
– Это вандализм, – сухо произнесла Вероника Павловна, – так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
– Вы подумайте… Одна, две, три… Он сделал восемь дыр, – аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!
– Семь, – сказал мальчик. – Одна была раньше.
– Ты поговори! – вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: – У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
– У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У нее не было детей.
– Это само собой, – заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
– Только и знаешь, что позорить перед людьми! – с непонятным отчаянием произнесла мать.
– "Перед людьми"… – сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
– Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
– Тише, – умоляюще сказала мама.
– Если бы вам жалко было зонта, – чувствуя закипающие слезы, сказал мальчик. – а то вам ведь не жалко. Вы для нее стараетесь… Боитесь, что ли?
– Молокосос! – тонким голосом закричал отец. – Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лег животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий черный пролет. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.
Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления легких. Тогда бы все узнали… Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под теплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от нее оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоем против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.
Мальчик долго шел по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.
– Зонта у меня нет, – сказал мальчик. – А так все очень просто было бы. Надо нанести звезды на зонт, как на карту северного неба, и все в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!
Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нем радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.
– Я объясню, как это надо делать, – говорил мальчик. – Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом…
– Ох, подожди, – перебила девочка. – Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.
– Как… нарисуй?
– На зонте, – просто сказала она. – Вот. – Вынула кусочек мела, который есть в кармане у каждой девчонки, чтобы чертить на асфальте "классы". – не обязательно же иголкой. Можно и мелом звезды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!
- Предыдущая
- 3/8
- Следующая
