Застава на Якорном Поле - Крапивин Владислав Петрович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/31
- Следующая
– А он прошел, да… – Янц обмяк. И вдруг вытаращил глаза. Он и окружающие стояли в самом конце платформы, где Янц только что безуспешно пытался отыскать пульт с ручным аварийным сигналом. Теперь он увидел рядом круглый нос моторного вагона. Стеклянную оконечность громадной сигары, линзы объективов, черную подошву антиграва, неяркий при боковом свечении прожектор…
Янц хлопнул губами, посмотрел на Кантора, заулыбался просительно, облегченно, виновато.
– Значит… да, конечно. Он спрятался там в какой-то нише. Надо сказать, найти…
Кантор обратился к собравшимся мягко, но веско:
– Господа, с ним был мальчик и куда-то убежал. А… господину Янцу показалось, что он прыгнул на полотно. Такое… э… бывает иногда с господином Янцем… Пойдемте, голубчик, я отвезу вас домой.
Людям – что! Удивились и побежали по своим делам. Пожав плечами, отошел дежурный. Он-то уж точно знал: лазерные контролеры остановят поезд наверняка, если кто-то на пути.
– Но ведь надо сказать. Найти… Если он в какой-нибудь нише! – опять вскрикнул Янц.
Кантор тихо приказал:
– Прекратите истерику, болван… И не дергайтесь, там нет никаких ниш.
– А… да! Но…
– Когда это случилось?
– Он вышел из вагона и… Но он же спасся, верно? Ведь на поезде… никаких следов, да?.. Ведь мне сперва показалось… поезд выходит, а на нем, впереди… Это… так страшно…
Кантор снял очки и стал вытирать их очень белым платком.
– Это в самом деле было бы страшно… Боюсь, однако, что случилось более страшное…
Янц дернулся и опять открыл рот. Кантор убрал очки в карман, прикрыл ладонями глаза.
– Боюсь, что он все-таки пробился.
– Я… не понимаю…
– И я не понимаю. Ведь он пошел по часовой… Как же он сумел?.. Хотя, конечно, масса встречного поезда…
– Господин ректор, он жив? Мне… нам не придется отвечать?
– Если жив – придется… Ведь он уведет многих, а главное – приведет тех …
– Кого?
Кантор опустил руки. Выпрямился.
– Да нет, не мог он. Такая блокада… Видимо, легкая вспышка – и все. Будем надеяться, что он ничего не почувствовал… Господин Янц, завтра сообщите в Опекунскую комиссию, что мальчик самовольно покинул лицей и бесследно исчез…
– Да, но…
– Помолчите, Янц. Думаете, мне легко? Такой забавный был малыш. Способный. Я его… почти что любил…
Видимо, он все-таки пробился.
Потому что, когда тьма посерела и разошлась, он увидел перед собой зеленые размытые пятна. Они пахли горьковатой травой… Это и была трава: пятна отодвинулись, обрели форму круглых и продолговатых листьев. Над листьями – зонтики соцветий и колоски…
Он сел. В ушах все еще гудело, но гул этот угасал и скоро сменился тишиной. Не глухой, не звенящей, а обычной: с шелестом стеблей, с еле слышным чириканьем далекой пичуги. А еще цвиркал где-то рядом одинокий кузнечик, хотя погода была для кузнечиков не самая подходящая. Стоял прохладный, пасмурный, близкий к вечеру день. Впрочем, хотя и пахло дождиком, но трава была суха, а за рябью облаков угадывалось солнце. И было ясно, что скоро оно проглянет в щель чистого неба между облачным краем и горизонтом.
Мальчик сидел, обхватив колени. Туннель и слепящий свет – все это, казалось, было очень давно. А может, и в самом деле давно: ведь сейчас день, а не ночь… Удивления он не чувствовал. И почти не думал, как это все получилось. Возможно, в последний миг само собой сработало силовое поле и швырнуло мальчишку напролом через всякие грани, векторы и меридианы. А может, еще что-то… Это «что-то» все равно должно было случиться: кто же в двенадцать с половиной лет до конца поверит в собственную гибель!
Мысли скользили рассеянно, обрывками, не вызывая тревоги и напряжения. То, что он чувствовал, можно, пожалуй, передать словами: «Вот посижу немного, встану и пойду…» А еще нравилось, как стрекочет кузнечик…
Но вот кузнечик умолк. И мальчик встал (немного болело левое плечо, а так все в порядке). Посмотрел перед собой. Вокруг было поле. Нет, не Якорное, – без пригорков, якорей и кронверка. Ровное. Со всякой травой, островками лопухов. Были и пушистые одуванчики, хотя не так много, как на Якорном поле. Вдали стояли белые и красные домики какого-то поселка с высокими антеннами и широкой решеткой радара. А гораздо ближе, в двух сотнях шагов, поднималась из травы узкая стеклянная будка. Вроде тех, что в Старом Городе, где музейные телефоны-автоматы…
И когда мальчик понял, что это такое, радость, страх и надежда разом хлынули на него. Он вдохнул воздух так, будто не дышал перед этим пять минут. И качнулся вперед, кинуться хотел к будке. Он знал, что теперь надо сделать: схватить в будке трубку, набрать цифры «ноль, ноль, один»… и услышать…
Тугие плети травы запутали ему ноги, остановили. Словно сдержали: «Не спеши, успокойся…» И он остановился. И правда немного успокоился. И увидел, как из будки кто-то вышел. Кажется, паренек. Светловолосый, в синей безрукавке, в серых брюках… Посмотрел издалека в сторону мальчишки, опять ушел в будку. Побыл там с полминуты. Вышел снова, поднял из травы велосипед и, виляя, поехал навстречу мальчику. Видимо, в траве пряталась тропинка.
И мальчик пошел ему навстречу. Нерешительно, без спешки, но и без остановок…
Было между ними шагов пять, когда остановились оба. Паренек – с узким лицом и толстогубым большим ртом, очень похожий на Рэма, только чуть постарше – наклонил к плечу голову. Прошелся по мальчику светлыми глазами:
– Ты – Ежики?
Да! Он Ежики! Кто здесь это может знать?
– Да…
– Наконец-то… Садись давай, поехали…
– Куда? – сдавленно сказал Ежики.
– Хоть куда. На багажник, на раму, как хочешь…
– Куда… ехать?
– Домой, конечно… – усмехнулся паренек.
– А… – начал Ежики. И не смог спросить. Не посмел сказать самое простое и трепетное слово. Только глянул со страхом и умоляюще.
– Поехали, – без усмешки уже отозвался паренек. – Она ждет. Извелась вся…
Нет, не было оглушительного удара счастья, ликования сердца, ослепительной радости. Просто тепло стало, будто выкатилось пушистое солнце… В конце концов, случилось то, чего он ждал. Все как надо…
Но оставался еще страх: вдруг ошибка? Приеду, а там… Нет, не может быть ошибки!
И все же опасение до конца не ушло. Маленькое, но скреблось оно под сердцем. Тогда, чтобы оттянуть миг, который мог стать и радостным, и страшным, чтобы продлить время счастливой надежды, Ежики попросил:
– Пойдем лучше пешком…
И они пошли, путаясь ногами в траве. А велосипед между ними ехал по тропинке, хозяин вел его за руль. Ежики тоже хотел взяться за руль… и охнул от испуга:
– Монетка… В руке была. А сейчас нет… – Он беспомощно оглянулся. Без сомнения, потеря эта грозила непоправимым несчастьем.
Но паренек сказал снисходительно:
– Конечно, нет ее. Отработала свое и ушла к другому…
– Значит… так и надо?
Паренек опять усмехнулся:
– Эх ты… Ежики.
С облегчением, с возвращенной радостью глянул Ежики сбоку на полузнакомое лицо.
– А ты… Рэм?
– Вот еще… – Паренек хмыкнул, надул губы. – Скажи лучше, что тебе вздумалось пудрить людям мозги? Там, на Якорном… Сказал бы сразу, как зовут, не было бы никаких хлопот. А то – «Юлеш»…
Ежики виновато повесил голову. Виновато, но с радостью: значит, все совпадает.
Паренек сказал примирительно:
– Я Рэмкин брат. А он, дурень, ногу вывихнул, сидит дома с припарками.
«А Лис? А Филипп?» – хотел спросить Ежики. Но, подумав о Филиппе, вспомнил и другого мальчишку. И резкое эхо одиночества отозвалось в нем холодком.
– Послушай… Как ты думаешь, нам можно будет взять к себе одного… ну, как братишку?
Это была еще и наивная хитрость, разведка – «нам». То есть ему и…
– А кто это? – Рэмкин брат, кажется, не удивился.
– Ну… – Ежики беспомощно замолчал. Не скажешь ведь «Гусенок». – Просто мальчик… – Он слабо улыбнулся. – Такой… в красных сандалиях…
- Предыдущая
- 30/31
- Следующая
