Синий треугольник - Крапивин Владислав Петрович - Страница 25
- Предыдущая
- 25/33
- Следующая
Дни бежали. Я не помню, как миновал Новый год. Казалось, пошли с Серафимой выколачивать из типографии билеты в декабре, а домой вернулись в середине февраля… Может быть, не цокот деревянных копыт отдавался там, в старинных коридорах, а стук мячика о панели времени?…
А в марте Евдокия Власьевна уехала однажды на несколько дней в деревню, к какой-то знакомой. И вечером после «компьютерной школы» Серафима посмотрела на меня более долгим взглядом, чем обычно. Опять провела пальцем по носу. И сказала:
– Ну, пойдем… – словно все было решено давно.
И мы пошли к ней в комнату…
А утром она поцеловала меня и шепотом велела:
– Теперь уходи.
– Сейчас… Только вот… рубашка где-то…
– Ты не понял. Совсем уходи…
– Но…
– Иди, иди, – повторила она ласково, но непреклонно. – Или не понимаешь? Иначе ничего не выйдет.
– Что не выйдет?
– Чудо ты гороховое. Ступай, потом поймешь…
– Но… куда?
Она глянула укоризненно:
– Ты что? Все еще не вспомнил адрес сестры?
– Но она же в Малогде! А я не могу уехать отсюда!
– Какая разница, в Малогде или здесь? – сказала Серафима с потемневшими глазами. – Все равно Город … Улица Запольная, дом одиннадцать…
И я сразу вспомнил! Двухэтажный деревянный дом, вроде того, во дворе у которого, в сарае, я оставлял чемодан. И не важно, в Малогде, в Ермильске или еще где. В Городе …
– Ступай, – тихо сказала Серафима. – Чемодан я с вечера собрала.
– Но я ведь еще приду, да? Можно?
– Если все сделаешь, как надо… – Глаза у Серафимы были Ерошкины.
15
На улице оказалась уже полная весна. Похоже, что начало апреля. Грязный издыхающий снег лежал полосами вдоль дорог и заборов, а на черной земле проклевывалась трава и даже кое-где желтела мать-и-мачеха.
Пролетели две бабочки – белая и коричневая.
Солнце припекало. Я был в зимней куртке, которую купил, кажется, в декабре. В толстой вязаной шапке, в сапогах на меху. Шапку я сунул в карман, куртку распахнул, а из сапог не выпрыгнешь Не босиком же шлепать по широким лужам.
В лужах отражалась якая голубизна с желтыми пухлыми облаками. Где-то горланил петух. Несмотря на печаль расставания, на душе было по-весеннему. Я чувствовал себя медведем, очнувшимся от зимней спячки.
Я теперь точно помнил, где Запольная, и знал, как туда добираться. Можно сесть на ближней остановке на автобус и ехать через город. А можно двинуться пешком, напрямик, через пустыри. Их пересекала раскисшая, блестящая от солнца дорога. Я пошел по дороге, по обочине. Там было меньше сырости.
Утреннее солнце грело левую щеку. А справа… Мне казалось, что над крышами окраины и подернутыми дымкой тополями плывет среди облаков белая церковь. Та, которую видел я раньше в лугах за Малогдой… Нет, она была даже не белая, а прозрачная. Словно сотканная из искрящейся паутины. Невесомая… Когда я однажды глянул прямо, оказалось, что церкви нет. Но когда стал смотреть перед собой, церковь с правой стороны поплыла в синем воздухе снова. И мне казалось, что это – надежда …
Сперва никто не попадался навстречу, только перешли вереницей дорогу белые утки.
Потом стали встречаться солдаты. В одиночку и маленькими группами. Странные солдаты. Помятые, небритые, словно вышедшие из окружения. Большинство в незнакомой форме – сизой и коричневатой. Но были и в привычных серых шинелях, в пилотках. Все – без оружия. На обвисших ремнях болтались пустые подсумки.
Один солдат – с монгольским лицом, в странной шишкастой каске – спросил с акцентом, нет ли закурить. У меня, конечно, не было. Солдат безнадежно махнул рукой и побрел дальше. Это меня ощутимо царапнуло – тревогой и непонятным укором. Но скоро солдаты перестали попадаться, дорога опять опустела. Я заспешил. Я не столько думал о встрече с сестрой, сколько о телефоне. Ведь у нее в доме есть телефон! Значит, можно будет позвонить по номеру 200-22-34. Вдруг что-то узнаю про Еську? Ведь уже весна!
Пустыри кончились, я обошел территорию автобазы, миновал короткую улицу Водителей и оказался в начале Запольной, поросшей высокими тополями. От набухших почек тополя были в коричневатой дымке.
Все мне здесь было знакомо. Даже диким казалось, что я мог почему-то забыть адрес! Я словно возвращался домой…
Двухэтажный деревянный дом стоял в глубине двора. По скрипучей лестнице я взбежал на второй этаж (пахло старой краской и кошками). Пошарил в тайничке под подоконником. Ключа не было. Значит, кто-то дома. Кулаком поколотил в обтянутую обшарпанным дерматином дверь, поскольку звонка здесь не было ни в какие времена. Сразу послышались легкие шаги. Дверь быстро отошла, отодвинув меня на шаг.
На пороге встал Ерошка.
Господи, неужели это он?!
Похудевший, с тенями под глазами. Он как-то по-птичьи пискнул, обхватил меня, прижался лицом к моей куртке. Потом сразу отодвинулся. Сказал сумрачно:
– Наконец-то… Где ты был? – И сердито потянул меня в прихожую.
Там он повторил:
– Где ты был?
– Я… я был… Подожди, это долгий разговор. – Я взял его за плечо (чтобы не исчез, не растворился, как во сне). – А где были вы?! Куда вы пропали на ваших лошадях? Зачем?
Он повесил голову, зацарапал половицу кроссовкой (все еще новенькой, будто вчера купленной).
– Мы хотели покататься. А коняшки не стали слушаться, задурили, выскочили из парка. И обратно никак… Разбежались в разные стороны. Еська потерялась. А меня лошадь сбросила в канаву и ускакала… – Он виновато засопел.
– А потом?
– А потом я хотел вернуться в парк. Но туда уже не пускали. И я пришел сюда. Думал, ты тоже придешь. Куда тебе деваться, если не к сестре?.. А тебя все нет, нет… – Кажется, Ерошка всхлипнул.
– Но я же не знал, что ты здесь! И адреса не помнил. Мне его только нынче утром сказали… А ты как его узнал, адрес-то?
Ерошка поднял лицо – неумытое, с полосками на щеках.
– По-моему, я всегда его знал…
– Откуда?
Он пожал плечами:
– Понятия не имею… Не все ли равно.
– Сестра и ее супруг дома?
– Нет. Они еще не вернулись из Штатов.
– И что же? Ты все это время жил здесь один?
– А чего такого? – Он глянул опасливо. – Ну да, несколько раз пришлось в холодильник забраться, так есть хотелось… Попадет за это?
– Горе ты мое… «Несколько раз»… Сколько же времени прошло, по-твоему? Сколько дней?
Он опять зацарапал половицу.
– Я не знаю… Мне казалось, что один длинный день. Иногда только делалось темно. Как при грозе… Я не помню, я печатал фотографии…
Я наконец сбросил куртку и раскисшие сапоги, мы вошли в комнату. Мне все еще казалось, что Ерошка может исчезнуть Я посадил его рядом с собой на скрипучую тахту, обнял за плечо. Ерошка был настоящий, острое плечо твердо торчало под трикотажем.
А Еська?
Я понимал, что Ерошке про нее не известно. И все же спросил:
– Про Еську ничего не знаешь?
– Не-а… – отозвался он тоном, более беззаботным, чем, казалось бы, диктовали обстоятельства.
– А звонить по тому номеру не пробовал?
– Да сколько раз! Только никакого проку! То «неправильно набран номер», то вообще одни писки и трески… Может, она все еще скачет на своей лошадке… Я знаешь почему не очень беспокоюсь? Потому что лошадка гнедая, даже коричневая. С теми, кто ездит на таких, никогда ничего не случается…
Мне показалось, что Ерошкины глаза чересчур блестят. Уж не жар ли у него? Я как бы случайно тронул его лоб. Он был совсем холодный. Кстати, волосы, несмотря на Ерошкину неумытость, были снова расчесаны на «английский» лад.
Ерошка отвел голову. Объяснил чуть виновато:
– Я знаешь еще почему не сильно тревожусь? Потому что Еська на фотоснимках всегда улыбается. А раз улыбается, плохого не случилось…
– На каких снимках?
– Ну, я же говорил! Я печатал их все время! – Ерошка вскочил. – Смотри!
- Предыдущая
- 25/33
- Следующая
