Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/31
- Следующая
А вскоре у нас появился еще один якорь. Того же размера, что и рижский, но классической, адмиралтейской формы. Раньше он верой-правдой служил большущему двухмачтовому баркасу с парусным вооружением шхуны. Долгое время баркас под гафельными фоком и гротом, под стакселем и кливерами ходил по нашему Верх-Исетскому озеру. На этом «корабле» постигали флотские премудрости курсанты местного морского клуба ДОСААФ. Но в конце концов баркас списали по ветхости. Его бывший командир Володя Логинов подарил якорь нам – как новой смене уральских мореходов.
Конечно, оба якоря были слишком большими для наших легких яхт. Поэтому они лежали в отрядной кают-компании – на низком каменном постаменте у ярко-алой стены с размашистой надписью «La Carabela» (испанское, «коренное» название нашей флотилии). Выше надписи были выведены белой краской строчки Маршака:
Нам эти стихи казались очень подходящими для отряда. «Каравелле» не раз приходилось смотреть «в прорезь синевы», то есть надеяться на лучшие времена и продолжать путь, когда подступала «лихая лютая беда».
Во время одного из таких «подступов» мы остались без помещения. Надо было где-то хранить наше хозяйство. И часть морского имущества, в том числе оба тяжелых якоря, мы передали музею «Уральского следопыта». В ту пору это был замечательный музей. Но у журнала случались свои «подступы бед», ему тоже приходилось не раз менять «район стоянки». И в конце концов музей канул в небытие. Исчезли многие экспонаты: судовые приборы, меркаторские карты, детали знаменитых кораблей, редкие морские книги, которые подарили журналу мы с Женей Пинаевым… Пропали и якоря. По крайней мере, я не смог отыскать их в подвалах старого кирпичного особняка, где «Следопыт» обитает в наше время.
В гражданскую войну в этом особняке был штаб белочешского генерала Гайды. Легенда говорит, что в подвалах располагалась контрразведка. Я слышал даже слухи о привидениях. Кто знает, может быть как раз на затерянных в подвальных закоулках якорях сидят по ночам белые туманные фигуры и горько вспоминают свое военное прошлое. Такую возможность мы с ребятами обсуждали не раз. Но сумрачная романтичность этой сцены не могла компенсировать потерю.
Итак, якоря пропали. И еще многое исчезло с той поры, со времени операции «Нептун Балтийского моря». А что же осталось? Ну, пожалуй, осталось главное. До сих пор косыми крыльями носятся над водами Верх-Исетского озера паруса нашей «Каравеллы».
В то время, как я пишу этот рассказ, отряд готовится к своему сорокалетию. Но сначала он был сухопутным. Лишь на берегах Балтики (мы называли ее по-латышски: «Дзинтара юра» – «Янтарное море») «Каравелла» по-настоящему приобщилась к флотской жизни. Вернувшись к себе, мы начали строить флотилию. До сих пор ходит по уральским водам одна из наших самых заслуженных яхт – «Экватор». Мы назвали ее так в честь рижского клуба. Да, с начальством на плавбазе не всегда мы жили в согласии, но рижские ребята были нашими друзьями. Прощаясь с нами на перроне, они выпустили в небо над вокзалом целый залп сигнальных ракет. Они подарили нам свой морской флаг – ярко-синий с желто-красной звездой, – и мы не раз поднимали его вместе со своим во время разных морских операций и состязаний…
А якорей, конечно, жаль, особенно рижского. Хотя должен заметить, что морской ржавчины на нем не было. Вода в Даугаве пресная, да и в Рижском заливе солоноватость едва заметна. Не то что на Черном море. Поэтому я храню в старом блокноте бурую пластинку ржавчины, которую подарили мне севастопольские пацаны Владик и Шурка (где-то они теперь?)
…Кстати – вот совпадение. Вечером я написал про Владика и Шурку, а ночью они приснились мне.
Сон был странный и хороший. Будто наступило стремительное лето, а наше озеро сделалось одной из черноморских бухт. На берегах – белые кварталы приморской слободы и ракушечные лестницы-трапы. Громадный якорь (тот, что был у Панорамы) сейчас лежит на песке у самой воды. И я вижу двух знакомых мальчишек. Ну, Владик – тот на заднем плане, возится с местными ребятами у вытащенной на берег яхты. А Шурка уселся на верхушке изъеденного червем торедо якорного штока. Смотрит непонятно, выжидательно как-то. Говорит:
– Здрасте…
– Привет… – (Сколько же лет прошло?.. Скорее всего – нисколько.)
– А можно спросить? – Он склоняет к плечу голову.
– Спрашивай, конечно.
– Тот лягушонок в вашей книжке про баркентину… он превратился в мальчика или нет?
– Конечно, превратился!
– Ура! – Шурка подпрыгивает на корточках. – Значит, все правильно!
– Что правильно?
– Потому что он – это я!
– Как так?
– А вот так! – И он длинным лягушечьим скачком сигает с якоря на песок. Опять садится на корточки – будто и правда лягушонок. У него большой смешливый рот. К переносице и мокрым ногам прилипли тонкие полоски даугавских водорослей. – Правда, похож?
– Ну ладно… – говорю я. – Ну… пусть. А как ты, лягушонок Шурка, попал сюда с Даугавы?
– Очень просто! Мы переехали! Папу перевели сюда…
– А кто твой папа?
– Капитан баркентины «Воздушная подушка».
М-да, странное какое-то название. А еще более странно то, что у лягушонка папа капитан. Хотя чего только не бывает во сне…
И, как обычно, досмотреть хороший сон не удается. Коты Макс и Тяпа начинают возиться у меня в ногах и, не поделив место, устраивают короткую деловитую драку.
– Брысь, шкыдлы драные!
Снова заснуть я уже не смогу. За окном яркое утро. Тополя освещены поднявшимся над восточными крышами солнцем. Я вспоминаю, что это уже не февральские тополя. На улице апрель. И среди изъеденных лучами сугробов зацветает мать-и-мачеха.
Маслины
В Алуште я был всего раз в жизни. И то по делу.
…Константин Георгиевич Паустовский в письме к М.Л.Слонимскому, в пятьдесят девятом году, процитировал Шолома Алейхема: «Зачем вам горы в Америке, если вы имеете свои горы в Егупеце?» Я рассуждал примерно с той же логикой. Зачем мне какая-то Алушта, если я имею возможность в это время быть в Севастополе? Тем белее, что Севастополь – это Севастополь, Алушта же – явно не Америка.
А попал в Алушту я очень давно, в сентябре шестидесятого. Тогда, после четвертого курса, я прошел месячную журналистскую практику в «Комсомолке» (весьма, кстати, успешно) и на сэкономленные деньги наконец-то укатил в Севастополь – в город о котором мечтал всю жизнь (жизни было тогда двадцать два года). Но в Севастополе, в этом чуде наяву, меня время от времени кусала совесть. Дело в том, что мой друг Ленька Ш. зимой перешел с очного отделения журфака на заочное и укатил на юг. Какие-то знакомые звали его якобы работать в алуштинской городской газете. Ленька взял с меня обещание, что при первой возможности я навещу его на крымском берегу.
Обещания, данные друзьям, в ту пору полагалось выполнять. Да и хотелось повидаться. И через неделю, набродившись по берегам севастопольских бухт и Херсонесу, я поехал в Алушту. Через Ялту.
Надо сказать, я не пожалел. Один космический простор моря, открывшийся от Байдарских ворот чего стоит! А все эти дороги-серпантины, а вершины Яйлы! К тому же в автобусе ехала очень миловидная, смуглая студенточка из Перми по имени Маргарита (Риточка!). Я рассчитывал закрутить с ней легкий роман, и вначале к тому и шло, но на спуске от перевала Риточке стало дурно, ее затошнило. Я, по мере возможности, старался облегчить страдания несчастной, однако некоторый натурализм происходящего охладил мои трепетавшие до той поры чувства. В Ялте я попрощался с Риточкой без сожаления.
От Ялты до Алушты я добрался на попутной машине.
- Предыдущая
- 8/31
- Следующая
