Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/31
- Следующая
Однако все шло сперва хорошо.
Мама с крыльца кликнула меня обедать. Алька тоже пошел обедать, к себе. Потом мама велела мне идти на рынок за капустой.
– Или сиди с Олежкой, а я схожу сама.
– Нет уж, лучше я! Надоело штаны ему менять… Если Алька придет раньше меня, пусть подождет.
Однако Алька пришел через час после моего возвращения. И в самом скверном настроении.
– Давай все отклеивать. Бабка хватилась противня, требует назад.
– А ты зачем сказал, что он у нас!
– Я не говорил. А она: «Не знаю, куда он подевался, но если к вечеру не найдется, кое с кем будет громкий разговор…»
– А может, ей все рассказать? Может, поймет, когда выслушает?
Алька сказал, что бабушка, конечно, выслушает, она терпеливая. Но потом возьмет длинное полотенце, скрутит жгутом и сложит вдвое. Дальнейшее понятно.
Я не мог, разумеется, требовать от Альки такой жертвы. К тому же, он объяснил, что после «воспитательного разговора» противень все равно придется отдать, бабушка упряма.
Мы с горестным чувством начали разрушать нашу работу.
Засохший вар пристыл к железу крепко. Мы еле отколупали все детали мозаичной звезды. А когда отколупали, поняли, что работа не кончена. Остатки вара не хотели отскребаться от железа. Мы перевернули противень и, удерживая его над головами, стали снова разогревать вар свечкой и отскабливать Алькиным ножиком.
Липкая горячая капля упала Альке в дырку сандалии. Он взвизгнул и нагнулся. Я с трудом удержал железный лист. Но не удержал огарок. Горячий стеарин пролился Альке на шею, прямо в заросший светлым пухом желобок. Алька с воем вскочил, ударился теменем о гулкое железо и сказал слова, недостойные советского школьника и пионера.
Было совсем не смешно.
Я стал объяснять Альке, что закапал его не нарочно. Алька сказал, что вся эта фигня ему надоела. Сейчас он заберет противень и отнесет его знакомому дяде Грише, у которого есть паяльная лампа. Этой лампой они отчистят железо в одну минуту.
Я сказал, что помогу дотащить противень. Алька ответил:
– Обойдусь…
И ушел, снова стуча коленками по железу.
Непонятно было, поссорились мы или нет. Ну да ладно. Если и поссорились, то не надолго. А вот карту было жаль. Ясно, что мы уже никогда не вернемся к этой работе. И дело даже не в утерянном противне. Просто угасло вдохновение. Идея ушла в прошлое, а возвращать прошлое бесполезно.
Но и расставаться с мечтой о прекрасной карте просто так было обидно.
Я собрал всю фаянсовую россыпь в жестяную коробку, сверху положил осколок с корабликом. Завернул коробку в кусок мешковины и зарыл в логу, среди густой полыни. Я как бы хоронил свою мечту, но в то же время и сберегал ее. Потому что не выбросил кусочки, так и не сложившиеся в карту, а превратил их в клад. Может быть, через много лет кто-то случайно отроет жестянку и будет гадать: что это и зачем? А тайна всегда хороша, если даже ее не разгадали…
Любопытно, что через двадцать с лишним лет со мной снова случилась история, связанная с корабликами на посуде. И с картами.
В ноябре семидесятого года мне вдруг позвонили из Иностранной комиссии Союза писателей:
– Не хотите ли вы поехать в ГДР на совещание?
– М-м… признаться, не очень хочу.
– Но вы же еще ни разу не были за границей!
– Да, но сейчас дома дел невпроворот. – Я с ребятами затевал строительство яхты «Том Сойер». – Разве больше некого послать?
– Понимаете, нужен молодой писатель. А у вас, к тому же, в ГДР есть публикации. Там совещание по детской литературе, как раз по вашей теме. Так что лучше, если бы вы захотели …
Я понял: если откажусь сейчас, потом черта с два куда-нибудь пустят.
– Возьмите фотокарточки для загранпаспорта и срочно прилетайте к нам, – велела «комиссионная» дама. – Самолет на Берлин через трое суток, а нужно еще оформить документы…
Елки-палки! Мне и ехать-то не в чем. Единственный приличный пиджак ухитрился измазать суриком, когда, забыв переодеться, помогал ребятам на стапеле. И ни пальто нормального, ни шляпы, только морская фуражка с «крабом» и затрапезная демисезонная тужурка.
Так и полетел. Пальто, правда, успел купить в Москве (кстати, немецкое). Не очень-то оно сочеталось с видавшей виды флотской фуражкой, которую мне подарил боцман Женя Пинаев. Зато фуражка сочеталась с украшенной шевронами штурманской курткой – я ее носил на правах командора «Каравеллы» и надел в поездку вместо пиджака. В таком виде и предстал перед иностранными писателями, приехавшими на совещание в город Веймар. Объяснял всем, что был «спешно вытащен за шиворот» прямо из ребячьей флотилии, где вел занятия. «О-о…» – с пониманием кивали мои коллеги из разных стран. Мое морское обличие вносило в среду собравшихся «киндершрифтштеллеров» известную долю экзотики.
Из Союза со мной прилетели сюда еще два писателя. Я не упоминаю имен, поскольку всегда боюсь обидеть людей, о которых пишу, какими-то неточностями или излишней иронией. Хоть и прошло три десятка лет, а все-таки… Впрочем, одного я совсем не помню. А второго помню хорошо, поскольку и потом встречался с ним неоднократно. Это была видная фигура в украинской детской литературе. Назову его здесь Тарасом.
Оба моих спутника были довольно почтенного возраста. И я понял, что для «возрастного разнообразия» в нашей делегации действительно был нужен молодой автор. Я подходил еще и потому, что в «гэдээровских» газетах и журналах были напечатаны кое-какие мои отрывки, а в детском издательстве Берлина готовилась пара книг.
Совещание проходило скучновато. Писатели собрались в основном из стран соцлагеря и говорили с трибуны правильные слова о важной роли детской литературы в воспитании будущих членов социалистического сообщества. В кулуарах было интереснее. Случалось, что, сказав правильную речь, ораторы в перерыве подъезжали к нам, к советской делегации, с вопросами, «выходящими за рамки программы». Особенно этим отличались наши хозяева-немцы. Почему-то больше всего их интересовали две темы: когда наконец у нас начнут издавать Солженицына и отчего советские власти так сурово относятся к гомосексуалистам?
Приходилось проявлять дипломатию (иначе фиг еще когда попадешь в загранпоездку). Насчет Солженицына я отвечал, что сие от меня не зависит, поскольку издательскими делами я не ведаю и вообще живу далеко от столицы. А плохого отношения к сексуальным меньшинствам я не замечал, поскольку сам к ним не принадлежу и проблемы их меня никогда не волновали. («О да, – кивали вежливые собеседники. – Вы не имеете мёглихкайт (то есть возможность) говорить вся правда. Мы тоже не всегда это имеем»).
В переводчики нам был дан молодой литератор спортивного вида, звали его Ганс-Иоахим Гримм. По его словам, он был прямой потомок знаменитых сказочников. Тарас, знавший Гримма по прежним встречам, шепотом сообщал мне свои сомнения. Однако вслух сомнений не высказывал. Ганс-Иоахим был человек неровный и склонный к конфликтам. Одно хорошо – никаких колючих вопросов он не задавал, о политике вообще не говорил. Только непатриотично ругал немецкие нравы и порядки, в частности, излишнюю любовь соотечественников к аккуратности и дисциплине.
– Вы посмотрите на этих баранов! – громко вещал Гримм по-русски, оказавшись перед красным светофором на узенькой, пустой, без единого автомобиля улочке. Несколько прохожих безропотно топтались на краю брусчатого тротуара – им в голову не приходило, что можно перейти дорогу, пока не зажегся зеленый свет. Гримм хватал меня и Тараса под руки и, шагая по-журавлиному, вел нас через брусчатую мостовую на глазах у онемевших от изумления веймарцев.
Случалось, что поздним вечером, Гримм в отеле «Элефант» пил с нами горилку, которую в изрядном количестве (чтобы не усохнуть от ностальгии) прихватил с собой из Киева Тарас. Иногда он со мной и Тарасом гулял по городу. Третий наш спутник общался с кем-то на стороне, а Тарас и я держались вместе. Несмотря на изрядную разницу в возрасте…
- Предыдущая
- 21/31
- Следующая
