Оруженосец Кашка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/25
- Следующая
– Еще и врешь! – Баба Лиза ахнула и выпрямилась. – Ты еще и врать умеешь, негодник! Думаешь, люди не видели?! Где деньги?
– Нету…
– Показывай карманы!
Но карманов у Кашки не было. Иногда он для солидности засовывал ладони в прорези боковых застежек на штанишках, но ведь деньги туда не засунешь.
– Ну, ясно, – печально сказала баба Лиза. – Все, значит, на мороженом и проел. Ладно…
Она вдруг совершенно успокоилась. Видимо, приняла решение.
– Я твоего отца учила по-своему, человеком сделала. Тебя тоже воспитаю. Стой тут!
Она скрылась в доме, а Кашка стоял. Мог бы убежать, но стоял. "Что она хочет сделать?" – подумал он. Подумал без страха, а с какой-то едучей горечью.
– Не торговал я! – громко сказал он, и тут вместо слов пришли слезы. Кашка всхлипнул.
Баба Лиза появилась с громадным старым замком, который до этого валялся в кладовке. Его ключом Кашка иногда раскалывал косточки от компота.
– Ты у меня насидишься в темноте! – пообещала баба Лиза. – Ты мне про все расскажешь, когда с мышами переночуешь.
Кашка по-настоящему заплакал. Он никогда в жизни не боялся ни темноты, ни мышей и плакал не от страха, а от обиды и беспомощности.
На секунду что-то изменилось в твердом бабушкином лице. Но Кашка ее лица не видел. Только голос ее услышал:
– Марш в сарай!
Она подтолкнула Кашку с крыльца. Он закусил губу и, сдерживая всхлипывания, побрел к сарайчику, где лежали дрова и всякие ненужные вещи. "Умру я, – тоскливо думал Кашка. – Заболею и умру… Она даже слушать не хочет… Убегу куда-нибудь. В дальние города…" Но он не убегал, а обреченно шагал к своей тюрьме. Баба Лиза шла следом.
Но когда до сарайчика осталось несколько шагов, земля тяжело ухнула. Будто рядом упал мешок с картошкой. Только это был не мешок. Это прыгнул с забора Пимыч.
Кашка так никогда и не понял, откуда Пимыч узнал о его беде и почему решил помочь.
Поднявшись, Пимыч отряхнул колени, встал между Кашкой и бабой Лизой и бесстрашно сказал ей:
– Тебе, старая, не стыдно? Нашла на ком силу пробовать, на таком пацаненке…
Бабушка ахнула и уронила замок.
– Ах ты… Ах ты!… – начала она, а Пимыч наклонил набок голову и продолжал негромко и укоризненно:
– Чего ахать-то? Лучше бы спросила его, как он торговал. Он и денег-то не брал ни копейки ни с кого. Всяких дураков слушаешь, а с ним поговорить не можешь. Скорей за ухо…
– Иди, иди… – жалобно сказала баба Лиза и отмахнулась, словно Пимыч был нечистой силой. – Иди-ка ты отсюдова. Небось сам тоже… Иди… Куда пошел, вон она, калитка-то…
– Нам здесь удобнее, – солидно заметил Пимыч и тяжело взгромоздился на забор. Сверху он сказал: – Ты, Кашка, не бойся. – И прыгнул.
Опять дрогнула земля. Баба Лиза посмотрела на упавший замок, слабо махнула рукой и устало побрела к дому. Будто Кашки и на свете не было.
Он смотрел ей вслед, пока не закрылась дверь. Потом пошел на крыльцо, устроился на ступеньке и прислонился головой к перилам. Большой радости Кашка не чувствовал. Только удивление: "Вот так Пимыч!" Но и удивление скоро прошло. Все было правильно. Совсем невиноватого Кашку хотели посадить в сарай, а ведь справедливость-то должна быть на свете. Вот Пимыч и пришел, чтобы справедливость победила. Папа Кашке про это объяснял однажды: если человек не виноват, справедливость всегда победит.
Кашка стал думать про папу. И про маму. Про то, как сделают операцию и все будет хорошо. Все опять соберутся вместе. И не надо будет вечером, когда подкрадывается тоска, щипать себя за нос, чтобы сдержать слезы.
Мысли были спокойные и не печальные. Шелестели у крыльца листья рябинки, поезда шумели за домами. Кашка чуть-чуть задремал.
Он вздрогнул, когда сзади открылась дверь.
– Иди творогу поешь, – с ненастоящей сердитостью проговорила баба Лиза. – Цельный день бегал где-то, а теперь и в избу идти не хочет.
Кашка медленно поднялся и пошел в дом.
Он сидел на кухне и ковырял чайной ложкой творог.
– Ешь, – велела баба Лиза.
– Не хочется.
– "Не хочется"… Глянь-ка, губы надул. Уж больно обидчивый.
Кашка был не обидчивый. Просто ему не хотелось есть. И веселым быть не хотелось.
– Может быть, мне еще прощенья у тебя попросить? – поинтересовалась баба Лиза.
Кашке совсем не нужно было, чтобы у него просили прощения.
– Ну, чего ты молчишь-то? – тихо спросила она.
А что ему говорить?
Баба Лиза вздохнула:
– Старая я стала…
Кашка украдкой оглянулся. Она сидела, отвернувшись к окошку. Совсем нестрогая, согнувшаяся…
– Давай я за хлебом схожу, – сказал Кашка. – А то скоро закроют магазин…
После этого случая Кашка получил свободу. Он мог бродить где угодно с утра до вечера. Баба Лиза не ругалась. Только охала, когда он появлялся с оторванными пуговицами, расцарапанными ногами и сосновыми иглами в волосах.
– Господи Исусе! Где тебя гоняет нечистая сила?
"Нечистая сила" гоняла Кашку по всей его Стране. По сухим, заросшим соснами буграм. По оврагам, доверху набитым темной зеленью: там наглухо переплелись кусты смородины, ядовитая, как гадюка, крапива и какие-то сырые пахучие травы. По лугам и по мелколесью, где среди тонких березок и ольховника попадались мохнатые коряги, похожие на припавших к земле чудовищ. По влажным тропинкам и скрипучим мостикам, по ручьям и болотистым кочкам.
Кашка делал открытия.
Он сажал своих друзей-челотяпиков в карман (если баба Лиза давала рубашку с карманом) или сжимал их в кулаке и с утра отправлялся в путешествие.
Но к середине дня любая тропинка все равно приводила его на станцию. В это время один за другим останавливались здесь три дальних поезда.
Левка Махаев больше не прогонял Кашку. Когда они встречались, Левка отворачивался, ворчал и плевался. Под глазом у него был небольшой светло-сиреневый синяк. Откуда он появился, Кашка не знал.
А другие мальчишки обращались с Кашкой совсем хорошо. Пимыч даже сказал:
– Если к тебе кто полезет, ты мне его покажи. Я ему – во… – Кашка опять увидел кулак, похожий на грушу.
И тогда, полный благодарности, Кашка пообещал:
– Знаешь что, Пимыч? Когда мама приедет, я ее попрошу, чтобы она тебя всегда в кино пускала без билетов…
Он был уверен, что мама не откажет в такой просьбе. Узнает, как Пимыч заступался за Кашку, и обязательно разрешит ему ходить в кино сколько хочется.
Пимыч подумал, покачал головой.
– Ладно… Мне это зачем? Я и с билетом могу… Мать-то когда приедет?
Кашка вздохнул.
– Ну… скоро. Когда папа поправится.
– А бабка как? Злая?
– Да не… Теперь не злая. Только молчит и Богу молится потихоньку… Пимыч, а зачем Богу молятся, если его нет?
– Да мне откуда знать? Тот, кто молится, наверно, думает, что он есть.
– Разве им никто сказать не может, что его нет?
– Иди скажи своей бабке.
Кашка вспомнил бабу Лизу и подумал, что пусть уж лучше молится. Но разговор кончать не хотелось, и он рассказал Пимычу, как недавно к ним приходил дядя Миша, папин начальник в автоколонне. И как он уговаривал бабу Лизу отпустить Кашку в пионерский лагерь. А баба Лиза не пустила. Побоялась чего-то.
– А тебе в лагерь охота? – спросил Пимыч.
– Не знаю.
В лагере Кашка не бывал. Как там? Будет ли там что-нибудь хорошее? А здесь, по крайней мере, все было свое, знакомое: и поселок, и Страна, и друзья-челотяпики. Правда, не было поблизости ребят вроде Кашки, чтобы играть вместе. Или маленькие были совсем, или очень уж большие. Но зато Кашка мог встречать поезда. Мог бродить по ближнему лесу. Сидеть на крыше и смотреть на облака. Все это было привычно, и все это была радость.
И вот еще Пимыч…
Разговаривал Кашка с Пимычем не часто. Но зато у них появилась молчаливая игра. Когда Кашка приходил на станцию, он не поднимался на перрон по лесенке, а останавливался у края платформы и поднимал руку. Пимыч подходил вразвалку, хватал Кашку за кисть руки и подтягивал вверх сколько мог. Тогда Кашка цеплялся за кромку платформы левой коленкой – и готово, он уже на ногах. Все это делалось без слов.
- Предыдущая
- 8/25
- Следующая
