Ковер-самолет - Крапивин Владислав Петрович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/51
- Следующая
Глава двенадцатая
– Ты в самом деле собираешься в цирк? – спросила мама непонятным голосом.
– Д-да… А что? – сказал я.
– Посмотри на свои колени.
Я посмотрел краем глаза и коротко вздохнул.
– Вот именно, – сказала мама и добавила, что ляжет костьми у дверей, но не выпустит меня больше из дома с такими ногами. Тем более в цирк, где масса людей – в том числе знакомых.
Когда мама говорила таким тоном, я знал, что лучше не спорить.
Через минуту я стоял в большом тазу, по щиколотку в горячей воде, и протяжно стонал. Мочалкой, сплетенной из капроновой лески, мама обрабатывала мне коленки. Надо сказать, что работа ей досталась немалая. Попробуйте отодрать спрессованные наслоения: уличную пыль, ржавчину с Виталькиной крыши, землю с лесных полян, въевшиеся в кожу песчинки и зеленый сок растений, который пропитал и спаял все слои.
Мама быстро устала и начала сердиться. А тут еще этот таз! Он вел себя просто подло. Дно у него было слегка выпуклое, и он вертелся подо мной. Когда мама давила на левую коленку, таз поворачивался влево, когда на правую – он сразу начинал обратное вращение.
– Не вертись! – сказала мама.
– Это не я, это таз…
– Ты мне поговори! – пригрозила мама и так дернула мочалкой, что я взвыл, будто кошка с прижатым хвостом.
И жалобно спросил:
– Можно я лучше сам?
– “Сам”! – сказала мама. – Если бы ты мог что-нибудь делать сам, я бы была счастливейшим человеком.
Но, совсем измучившись, она отдала мне мочалку и ушла из кухни.
Коленки горели, будто я только что ползал по раскаленным железным листам. Надо было дать им отдых. А пока коленки отдыхают, я решил попробовать: сколько оборотов сделает вместе со мной таз, если я крутнусь как следует?
Я ухватился за край стола и крутнулся…
Таз успел сделать всего пол-оборота, а потом выскользнул из-под меня и, как марсианская летающая тарелка, ушел по косой линии в угол. Там он с медным грохотом грянулся об умывальник, выплеснув на стенку воду. Я, в свою очередь, тоже грохнулся, крепко треснувшись о половицы.
Я здорово перепугался. В первую же секунду я представил, как влетит сейчас в кухню мама и какой мне будет нагоняй. Вместо цирка. И я заревел от страха и боли.
Первым вбежал дядя Сева.
Он подхватил меня, прижал к суконному кителю и громким шепотом сказал:
– Олеженька! Ты что, малыш?
Раньше он никогда так не говорил. А может, и говорил, да слова отскакивали от меня, как горошины от потолка.
Но сейчас, перепуганному, мокрому и ревущему, мне было не до гордости и обид. Тем более что тут же появилась мама с грозными словами:
– Я так и знала!
– Подожди, подожди, – сказал дядя Сева. – Что ты знала? Человек ударился, даже до слез. Понимать надо.
Мама несколько секунд изумленно смотрела, как я повис на дяде Севе, облапив его за плечи – будто единственного защитника и спасителя. Потом, уже с притворной сердитостью, произнесла:
– “Понимать надо”! Интересно только, почему меня никто не хочет понимать?
Она принялась затирать воду, заявив при этом, что окончательно убедилась, какие нелепые и беспомощные люди все мужчины. И самое удивительное, что, сделав какую-нибудь глупость, они тут же спешат друг другу на выручку! И тогда уж к ним не подступись!
А я понимал, что она рада. Она устала видеть мою молчаливую войну с дядей Севой. И я, оказывается, сам устал от этой войны.
Сквозь мокрые ресницы я нерешительно посмотрел дяде Севе в лицо, и он чуть-чуть улыбнулся мне. И я тоже улыбнулся.
Он унес меня в комнату. Сел на диван, а меня посадил на колени.
– Сильно стукнулся? – негромко спросил он.
– Не… не очень, – прошептал я.
– Прошло уже?
– Ага…
Большая пуговица с якорем давила мне сквозь майку на ребро, но я не шевелился. Пускай давит! Все равно мне хорошо.
Ленка таращилась на нас так удивленно, что мне захотелось показать ей язык. Но я поступил благородно и умно: не показал. Медленно поднял голову и снова глянул в лицо дяде Севе. И мы опять улыбнулись.
Пришла мама и принялась гладить мой праздничный костюм. Потом проверила мои колени. Оказалось, что с них уже соскоблено все, кроме болячек и ссадин, которые никуда не денешь.
– Одевайся, герой.
От костюма пахло горячим утюгом и праздником. Он был голубой и легонький, как шелковый игрушечный парашютик для запуска из рогатки. С золотистыми пуговками, похожими на новые копейки, с погончиками и пряжками, со звездочкой, вышитой на нагрудном кармане. Такие костюмчики для нашего брата, похожие на юнармейскую форму, в то время только входили в моду, и мама весной привезла его из Ленинграда вместе с белыми гольфами и синей испанкой. Кроме этого, мама выдала мне новые скрипучие сандалии. Они пружинили и просто заставляли куда-нибудь бежать.
Шелковая кисточка испанки щекотала мне левую бровь. Я весело поглядел из-под нее на маму, дядю Севу, Ленку, крутнулся на пятке, помахал всем с порога и, счастливый, отправился к Витальке. Двое встречных мальчишек обозвали меня стилягой, но и это не испортило мне настроения.
Я думал о дяде Севе и понимал, что теперь у меня в жизни появилась еще одна радость.
А кроме того – цирк! Это тоже здорово!
Однако жизнь устроена сложно: не успеешь порадоваться – и нате: какая-нибудь неприятность.
Когда мы пришли к цирку и, потоптавшись в очереди, добрались до входа, контролер – седой старичок – не пустил нас. Повертел билеты, посмотрел на них с двух сторон и сказал тете Вале:
– У вас, гражданочка, билеты на завтрашнее представление, не на сегодня.
– Как же так? – строго и обиженно спросила тетя Валя. – Где это написано?
– Вот здесь и написано. Видите, штампик…
Тетя Валя принялась теребить кружевные манжеты.
– Я не понимаю… Значит, это кассир… Я же просила.
Старичок сочувственно вздохнул:
– Бывает… Только сейчас билетов уже нет и касса не работает.
– Безобразие, – сказала тетя Валя и виновато посмотрела на нас.
Мы повесили носы.
Сзади напирал народ и слышались голоса:
– Что там? Тетенька, не загораживай, всем проходить надо!
– Что значит “всем надо”? – вдруг рассердился старичок. – Все и успеете. Им – тоже надо.
- Предыдущая
- 29/51
- Следующая
