Дело о ртутной бомбе - Крапивин Владислав Петрович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/24
- Следующая
Педсовет на фоне окна смотрелся силуэтами, лиц почти не разглядеть. Будто темное многоголовое существо. А он, Митя, как Иван-царевич перед Горынычем. Только без меча и кольчуги.
"Ну, давай, давай, пожалей себя…"
"Я не жалею. Просто… надоело уже".
Двадцатипятилетний "географ" Максим Даниилович (именно Дани,илович, а не Данилович) сообщил с веселой снисходительностью:
– Нам незачем ставить с е б я на т в о е место. Мы не претендуем на роль террористов.
– Ну и я… не претендую.
– Вот и молодец, – непонятно отозвался Максим Даниилович. Отвернулся и погладил славянскую бородку. На фоне окна бородка эта казалась черной, а на самом деле была русая. Из-за нее, да еще из-за отчества, географа прозвали "Князь Даниил Галицкий". Девицы-старшеклассницы сохли по нему. Ходили слухи, что и он к некоторым неравнодушен.
– Это становится скучно, – заявила похожая на манекенщицу Яна Леонтьевна, преподавательница музыки. (Она пришла в лицей только в этом году, и все знали, что Князь "положил на нее глаз"). – Сколько можно тянуть одну ноту? И где Лидия Константиновна? По-моему, это ее обязанность: выколачивать признания из своих питомцев.
Директорша Кира Евгеньевна поморщилась:
– Я отпустила Лидию Константиновну на три дня в Затомск, на свадьбу внучки. И это хорошо. Она просто слегла бы, узнав о случившемся… Впрочем, сляжет еще. В ее-то возрасте…
Остальные молчали. Знали, что от классной руководительницы седьмого "Л" в таких делах толку мало. Словесник она неплохой, но с классом еле справляется и, судя по всему, "тянет" в лицее последний год.
– Ведь вроде бы неглупый человек, – вступила опять Галина Валерьевна, "старший завуч". Она была худа, похожа на д'Артаньяна в платье, и силуэт ее торчал выше остальных. – Да, не глуп. Шестой класс закончил без троек. А понять простой вещи не может… Почему, Зайцев?
– Что? – сказал Митя.
– То, что своим запирательством ты у-су-губ-ляешь вину.
– Какую вину? – сказал Митя. Он смотрел на верхушки кленов за окном. Зеленых листьев на них было еще больше, чем желтых. И лишь одна верхушка пожелтела почему-то вся, горела лимонным пламенем.
Галина Валерьевна снова опустила на стол мушкетерскую длань.
– Твою вину, Зайцев! Т в о ю! Ту, про которую знают все! Есть свидетели!
– Кто?
– Да хотя бы этот… клоун с фотографии! Твой неразлучный и давний дружок! Вот этот! Вот!.. – Она двинула по скользкому столу газету. Недавний номер "Гусиного пера". В столе отражалось окно и газету было не разглядеть. Но Митя и так понимал, ч т о на газетной странице. Фотография. Та, где он сыплет из ведра картошку, а Елька встал на руки и машет в воздухе ногами (с одной слетела кроссовка).
2
Вовсе не были они давними друзьями. Их настоящее знакомство началось всего-то месяц назад, когда в семье Зайцевых опять случился "конфликт отцов и детей".
Это образованная мама так печально именовала Митины споры с родителями. Образованный папа выражался короче: "Ну, началось". После чего вспоминал иногда, что он мужчина и у него есть ремень.
В то ясное утро августа "началось" из-за тетради. Из-за французской. Митя увидел ее в магазине "Деловые люди" и обомлел от восхищения. Тетрадка была в переплете из искусственной кожи с оттиснутым на нем средневековом замком и рыцарскими гербами, с лощеной бумагой, толстая, листов сто пятьдесят. Сразу же стало ясно: если писать в такой тетради черной капиллярной ручкой повесть "Корсары Зеленых морей" (которую он задумал в июле), она, эта повесть, потечет сама собой. Как вода из крана.
Но тетрадь стоила тридцать два рубля (да еще ручка семь с полтиной). Мама сказала, что это сумасшествие. За такие деньги можно купить семь нормальных общих тетрадей.
– Но мне же не надо же семь! Мне надо одну! Э т у!
– Пожалуйста, не устраивай истерику! Папе выдали зарплату только за май. А моя – курам на смех. Ты это прекрасно знаешь.
Митя знал. Но…
– Я же не мотоцикл у вас прошу! Даже не роликовые коньки! И не дурацкий сидеромный диск с компьютерными стрелялками! Одну-единственную тетрадку! Жалко для родного сына, да?
– Ну, началось! – Папа принял, было, грозный вид, но вспомнил, что у него сегодня масса редакторских дел и надо с утра беречь нервы.
– Между прочим, – ровным голосом сказал он, – многие современные литераторы пишут книги на компьютерах.
– Вы же меня к нему не подпускаете, к вашему компьютеру!
– Это по вечерам, – напомнила мама. – А днем он свободен. Но ты, по-моему, не очень-то к нему рвешься. Нормальных детей не оттащишь от монитора за уши, а ты…
– Ага! А если бы я к нему липнул, вы бы сразу: "Почему ты только и знаешь торчать у компьютера и ничего не читаешь"!
– Все хорошо в меру, – уклончиво сказал папа. Он почуял в словах сына логику. А логику папа ценил. Потому что он был редактором научного бюллетеня в Институте физики металлов. – Чрезмерное увлечение компьютерными играми вредно, но для творческой работы компьютер незаменим.
– На нем пишут всякие халтурщики!
– По-твоему, я халтурщик?
– Ну, чего ты меня ловишь на слове! Я не про тебя! Ты же пишешь металлургические статьи, это же совсем же другое дело, это наука и техника! А нормальные книжки на компьютерах не сочиняют! Только всякие боевики, где внутри лужи крови, а на корочках голые тетки с пистолетами…
– Дмитрий! – Это мама.
– Ну, что "Дмитрий"! Не я же их там рисую!
– Ты мог бы поменьше смотреть на такие корочки.
– А я вообще не смотрю! Больно надо! Что вы меня сбиваете! Я про тетрадку , а вы про голых теток!
– Это ты про них, – сдержанно заметил папа. – У тебя нездоровая фантазия.
– Это у вас нездоровая! А у меня здоровая! Я хочу про летние приключения писать, а не… про это. А на компьютере я не могу! Когда придумываешь, в голове шевелятся всякие мысленные находки и передаются пальцам, как живые. И пальцы пишут!.. Папа, ну скажи! Твой любимый Булгаков мог бы написать "Мастера и Маргариту" на компьютере.
– Ты еще не Булгаков, – сообщила мама очевидную истину.
Папа – худой, почти двухметровый, стоял, согнувшись в дверном проеме и вжимался в косяк поясницей (наверно, опять болела). Он поскреб щетину на подбородке (бриться папа не любил).
– Видишь ли, уровень техники при Булгакове был совсем иной, и смешно утверждать, что…
– Смешно утверждать, что на творчество может влиять качество бумаги или внешний вид тетрадной обложки, – перехватила разговор мама. – Александр Грин писал великолепные романы в старых конторских книгах.
"Да! Но если бы он увидел э т у тетрадь…" – И Митя заплакал. В душе.
Мама за строгостью тона спрятала жалость к единственному сыну:
– И нечего смотреть такими глазищами. Что за мода! Парню тринадцатый год, ростом уже с меня, а чуть что и глаза намокают как у первоклассницы.
– Ничего у меня не намокает, – сумрачно сообщил Митя и толкнул в карманы кулаки с такой силой, что мятые заслуженные шорты съехали до низа живота. Он дернул их обратно и мимо отца стал пролезать в дверь, чтобы горестно уединиться в своей комнате.
Папа посторонился. Вообще-то он готов был уже "расколоться", но педагогика требовала единства родительской позиции.
– Ты должен понять, что денег в с а м о м д е л е кот наплакал. И еще не уплачено за телефон. Мы с мамой вкалываем, как завербованные ишаки… – Для пущей убедительности папа вспоминал иногда лексику стройотрядовских времен.
Митя оглянулся в коридоре.
– А я, что ли, не вкалывал? Я целый месяц горбатился на дяди-Сашином огороде, когда вы собирали в лесу цветочки и ягодки…
Это была правда. Или что-то близкое к правде.
С середины июля до середины августа семейство Зайцевых гостило у папиного друга детства Александра Сергеевича Кушкина (почти Пушкина!). Кушкины уже не первый год принимали друзей у себя, выделяли им комнату в своей просторной избе. Впрочем, Митя чаще обитал на пустом сеновале – вместе с Вовкой, сыном дяди Саши. Там они оборудовали себе каюту (хотя мама уверяла, что эти игры закончатся пожаром).
- Предыдущая
- 3/24
- Следующая
