Дело о ртутной бомбе - Крапивин Владислав Петрович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая

Он неторопливо заскреб вилкой пюре, дожевал хлебный ломтик, запил компотом. Географ терпеливо ждал. Потом спросил:

– Не убедил я тебя?

– Насчет системы? Не-а… – сказал Митя с Елькиной интонацией.

– Жаль.

– Не нравится мне ваша система.

– Она, дорогой мой, не моя. Она объективная данность. И человек может нормально существовать лишь тогда, когда учитывает реальные обстоятельства. Если живет в согласии с ними. Самое разумное для тебя сейчас сказать педсовету: "Простите, это я. Хотел пошутить, больше не буду". А то ведь… Ну, спецшколой тебя пугали зря, но из лицея можно полететь.

– Ну и фиг с ним. Извините, – сказал Митя.

– Извиняю. Но "фиг" не с ним, а с тобой. Лицей не потеряет ничего, а ты… Впрочем, дело твое… Не внемлешь моему совету?

– Нет. Неохота, – зевнул Митя. Натурально зевнул, его и правда клонило в сон.

Максим Даниилович встал.

– Ну что же, пошли, отрок… – Наверно, в давние-давние времена классный наставник таким тоном приглашал упрямца в комнату, где скамейка и березовые прутья.

Но Митя зевнул еще раз и пошел без дрожи. Только опять проклюнулось сквозь усталость любопытство: "А все-таки чем это кончится?" А еще опасливое: "Вдруг внутри что-то лопнет и разревусь?" Но до этого было, кажется, далеко.

В кабинете директора все оказалось по-прежнему. Наверно, педсовет не вставал из-за стола и даже не менял поз.

Жаннет быстро глянула на Митю, незаметно повернула к нему свой блокнот. Митя видел его листы, а те, кто за столом, – не видели. На белом развороте было крупно написано: "Они позвонили отцу. Скоро придет".

"Ну и слава Богу! А то сколько еще продержусь?"

Он кивнул Жаннет ресницами: все в порядке, мол. И услышал Киру Евгеньевну:

– Что скажете, Зайцев? Надумали что-нибудь?

– Что? – сказал Зайцев.

– Я спрашиваю: набрались ли вы мужества, чтобы сказать все как есть.

"Когда скажу, вот огорчитесь-то…"

– Мы ждем, Зайцев!

– Чего?

– Да он просто издевается! – взвизгнула "музыкантша" Яна Леонтьевна.

– Похоже на то, – согласилась не сей раз директриса.

Митя глотнул слюну. Искоса глянул на Жаннет, но она возилась с футляром своего "Зенита". Тогда Митя сказал:

– Кто над кем издевается? Максим Данилович… Дани,илович… сейчас уговаривал: виноват или нет, а все равно признавайся, это система такая.

– Ты, сударь мой, совершенно не так меня понял!

"Еще и вертится! А такой хороший на уроках. "Друзья мои, нет ничего увлекательней науки географии. Это наука наук. В ней никогда не угаснет романтика открытий!" И отглаженный, как мужская модель на показе костюмов…"

Опять вступила Галина Валерьевна:

– Виноват ты или нет, вопрос не стоит. Мы это знаем и так. Важно, чтобы ты признался сам. Так же, как признался твой дружок из шестьдесят четвертой школы.

– Господи, да в чем он признался-то?

– В том, что знал о твоих планах! В том, что участвовал в них! В том, что помогал тебе! Кажется, даже ходил с тобой к телефонной будке!.. Впрочем, это не важно. Главное, что он "раскололся", как принято сейчас говорить! Мы позвонили в ту школу, там его взяли в оборот, и он честненько выложил все!

"Врут?"

– Они что, пытали его?

– Не говори глупостей! Просто оказалось, что у него есть остатки совести!

"А если бы и пытали! После такого папаши он привык ко всему…"

И Митя потерял интерес. Чуть не зевнул опять.

И вошла мама.

Митя не сразу понял, что мама. Просто увидел шевеление педсовета, ощутил движение воздуха от двери. И тогда глянул налево.

Мама стояла в темном дверном проеме. Она была в легком желтом плаще, и свет из окна – хотя и не солнечный, но яркий – охватывал ее, как золотистое осеннее деревце. Мамины американские очки хрустально блестели. Мама надевала их не каждый день, а только при важных случаях. Была мама стройная и маленькая, как девочка, но Митя знал, к а к а я она сейчас в душе. Чуял.

Мама сказала негромко и внятно:

– Здравствуйте. Кажется, я не ошиблась, именно сюда меня приглашали.

– Э-э… простите, вы кто? – глупо выговорила "младшая завуч" Фаина Леонидовна.

– Я, п р о с т и т е, Маргарита Сергеевна Зайцева. Мальчик, который стоит перед вами, мой сын.

Кира Евгеньевна возвысилась над блестящим столом.

– Да-да… Хотя мы ждали его папу. Виктора Алексеевича…

– Виктор Алексеевич занят и позвонил с работы мне. Я чем-то не устраиваю вас?

– Что вы, что вы! – Митя догадался, что директриса заулыбалась. – Прошу вас… Боря, уступи Маргарите… м… Алексеевне стул.

– Сергеевне, – сказал Митя.

– Простите, Сергеевне…

Безмолвный председатель Совета лицеистов поднялся и встал у стены. Максим Даниилович вскочил, ухватил Борин стул, подвинул к столу.

Мама, постукивая туфельками, подошла. Села. От нее чуть заметно пахло розовой пыльцой. Не то, что объединенная косметика сидящих за столом дам. Мама мельком взглянула на сына. Обвела очками педагогический совет.

– Я полагаю, меня проинформируют, в чем суть ситуации?

– Безусловно, – сухо отозвалась Кира Евгеньевна. Тоже села. – Надеюсь, вы помните, что в прошлом году, когда вы привели сына к нам, мы говорили о ряде требований, которые предъявляются ко всем лицеистам?

Мама кивнула. Она помнила.

Митя тоже помнил.

Не так уж он и рвался сюда. Конечно, в старой, шестьдесят четвертой, школе бывало всякое. И шпана привязывалась в туалетах и у входа, и математичка донимала несправедливыми двойками, и крепких друзей-приятелей в классе так и не нашлось. В общем, не то, что в двадцать второй, где Митя учился в начальных классах, пока не переехали на улицу Репина, в кооперативный дом. Но все же шестьдесят четвертая скоро сделалась привычной, своей. И ребята – привычные. И клика "Косой" тоже привычная стала, все равно, что вторая фамилия. (Кстати, не только из-за того, что "Зайцев", а еще и потому, что вплоть до пятого класса белобрысый смирненький Митя слегка косил левым глазом; а в прошлом году это прошло).

В общем, школа как школа, но мама часто приходила в ужас: и когда девятиклассники отбирали у Мити деньги, и когда он являлся с фингалом после стычки с одноклассником Жижей (тот часто "прискребался" к Косому), и когда узнавала, как в десятом классе обнаружились наркоманы… Маме очень хотелось, чтобы сын оказался в "приличном учебном заведении".

И случай представился. Дернула Митю нечистая сила написать такое сочинение про сказки Пушкина, что его отправили на городской конкурс. А там оно заняло третье место! А три главных приза были – места в престижном Гуманитарном лицее (бывшая школа номер четыре). Конечно, если победители захотят в этот лицей перейти.

Митя не очень хотел, а мама очень. Да и папа советовал. Уговорили. Ведь отсюда была "прямая дорога в любой гуманитарный вуз, а ты, кажется, хочешь стать литератором".

Он хотел. К тому же, в слове "лицей" было пушкинское колдовство.

И сперва понравилось. Старенькая, обожающая литературу Лидия Константиновна хвалила все его сочинения. И с математикой пошло на лад (не такой уж важной ее здесь считали). И ребята были неплохие. Вежливее, спокойнее "тех чудовищ из шестьдесят четвертой" (мамино выражение). И даже своя газета выходила в лицее. Разве плохо?

Но потом оказалось, что разница в общем-то небольшая. Так же пошаливают старшеклассники-рэкетиры (хотя в вестибюле сидит охранник при полном милицейском параде). А в третьем классе накрыли целую компанию тех, кто "смотрел мультики", надышавшись клея… И Митя как-то дома сказал литературное сравнение:

– В позолоченной кастрюльке всё та же серая каша.

Это когда биологичка Алла Эдуардовна ни за что наорала на него и вкатила пару, хотя он ответил все, что задано, только рисунок в тетради у него был сделан не цветными карандашами, а одним, простым.

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая