Брат, которому семь - Крапивин Владислав Петрович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/21
• Следующая

– А если в другом месте сделать мост? – попросил Алька. – Можно, дяденька? Тут везде места много. – Он двумя руками держал Зелёную Гриву за ствол, будто над ней уже занесли топор.

Парень затоптал недокуренную папиросу, сплюнул и объяснил:

– Новое место искать надо. А я, пацан, устал. И некогда мне. Меня помощник ждёт на той стороне.

Он поднял рейку и вдруг ухмыльнулся, так что глаза его совсем превратились в щёлочки.

– Слушай, малёк, давай заключать договор.

– А как? – несмело поинтересовался Алька. – Я не умею.

– А это просто. Ты хватай мою рейку и доставляй на тот берег. А я за это, может быть, завтра найду для моста другое место. По рукам?

Алька поспешно кивнул. Не спорить же с человеком, от которого зависит жизнь Зелёной Гривы!

– Хватай и двигай вперед, – ухмыляясь, велел парень.

Алька торопливо схватил рейку. Она была тяжёлая, на плече не унесёшь. Тогда Алька сунул один конец под мышку, а другой конец стал волочиться по земле. Парень на это ничего не сказал, только велел двигаться поживей.

Под гору Алька спустился быстро. По дну лога идти тоже было нетрудно, только рейка прыгала по кочкам. Алька всё боялся, что она поцарапается и парень рассердится.

Когда подошли к речке, Алька хотел снять тапки, но парень сказал:

– Шагай, шагай… И Алька прямо в тапках пошёл по воде. Рейку пришлось поднять на плечо, и она больно давила острым ребром.

Но хуже всего стало, когда начали подниматься. Сухая глина осыпалась из-под ног, липла к мокрым тапочкам, набивалась в них острыми комками. Рейка путалась в полыни.

Алька скоро совсем выбился из сил. От горького полынного запаха, который он раньше так любил, заболела голова. И сердце колотилось часто-часто. А парень поднимался впереди и иногда оглядывался: I

– Ну как? Ползёшь, пацан?

Алька молча кивал и полз. Он боялся сказать, что устал. Вдруг тогда этот круглоголовый, разозлится и срубит Зелёную Гриву? "

Алька вспомнил берёзовые кругляки, аккуратно сложенные в поленницу. Он видел их зимой у кочегарки. Неужели так может быть?

Мёртвые кругляки вместо Зелёной Гривы?

– Что, малёк, порвём договор?

– Не… не хочу.

– Ну гляди. А чего в сторону отбиваешься?

– Конечно… – тяжело дыша, сказал Алька.-Здесь кусты вон какие. Я не пролезу.

–Ладно, жми в обход. Только живо.

А место, как назло, попалось крутое-крутое, Алька полз наверх, торопился изо всех последних сил. Ведь хозяин рейки мог разозлиться, если бы ему пришлось ждать.

Вот бы успеть раньше!

Нет, не успел. Когда кромка берега оказалась перед Алькиными глазами, он увидел сапоги. И чуть не уронил рейку от досады. Ведь так старался!

Но тут Алька заметил, что сапоги не те. Чёрные и высокие. И тогда он поднял голову. Наверху стоял мужчина в серой кепке и парусиновом пиджаке. А рядом с ним стояла тренога с каким-то аппаратом. "Этот дядька и есть помощник", – догадался Алька.

– Ты откуда, малец? – услышал он густой голос. – Руку давай. Ух и увозился! Мать-то тебе задаст. А рейку где взял?

Алька оглянулся и кивнул на парня, который, ухмыляясь, подходил к ним. Потом бросил рейку и сел на траву.

– А ну, Касюков, ступай сюда, – негромко сказал мужчина. – Отвечай, ты что это с ребёнком делаешь?

– А что, Матвей Сергеевич, – всё ещё улыбаясь, начал парень, – пусть обучается. Трудовое политехническое воспитание.

На щеках Матвея Сергеевича под кожей с чёрными точками сбритых волосков заходили тугие узлы.

– Вот возьму я эту рейку, – тихо сказал он, – и сломаю о твой хребет. Это будет политехническое воспитание тебе. Высший сорт… Ах ты!.. – взорвался он вдруг и, оглянувшись на испуганного Альку, добавил немного спокойнее: – Дуб-бина! Я тебя с практики к чёртовой бабушке отошлю и в техникум напишу!

"Вот так помощник", – подумал Алька.

Матвей Сергеевич наконец перестал ругать растерянно моргающего Касюкова и наклонился над Алькой.

– Устал? А зачем этого балбеса слушал?

– Он сказал… берёзу срубят… если не понесу, – прошептал Алька, всё ещё не вставая на ноги.

– Берёзу?

– Ага. Вон ту. Потому что будет мост… Дяденька, правда срубят?

Матвей Сергеевич чуть улыбнулся. Алька увидел, что теперь узлов на щеках у него нет.

– Твоя, что ли, берёза-то? – поинтересовался он и сел рядом с Алькой на корточки.

Алька растерялся.

– Моя… То есть она ничья. Я играю с ней. Ну, она всегда была. Правда срубят? – снова со страхом спросил он.– Правда, да?

– Нет, – сказал Матвей Сергеевич. – Чего же дерево губить? Да и мост пойдёт не туда, а в проулок. Не заденет. Близко, но ничего.

Он поставил Альку на ноги и большой ладонью прижал к пиджаку.

– Маловат ты, сынок. А то взял бы в помощники. Вместо этого дармоеда. Пошёл бы?

– Пошёл бы, – сказал Алька. – А вы дороги строите? Я подрасту.

– Конечно, – согласился Матвей Сергеевич. – Расти.

Алька не спал. Он слушал дыхание незнакомых мальчишек. Слушал, как поскрипывают кроватные сетки, когда кто-нибудь повернётся с боку на бок. Смотрел в синее ночное окно. За окном стояли строгие немые берёзы. Они со всех сторон окружали дачи пионерского лагеря. Берёзы казались вырезанными из чёрного картона. Каждый листик был совершенно чёрный и неподвижный.

Чёрным был и переплёт окна, похожий на большую букву "Т". Альке чудилось, что окно хмурит брови. Оно было чужим, это окно. За ним не блестели огоньки завода, которые Алька видел дома, когда ложился спать. Он видел их целых семь лет, каждый вечер, и привык к этим огонькам. А здесь светили только редкие зелёные звёзды.

И всё здесь было незнакомым… Только где-то в соседней даче спала Марина. Но Марине в лагере было не до Алькиных переживаний. Её выбрали в совет дружины, и она целый день сегодня бегала между дачами, о чём-то хлопотала. Один раз только по привычке бросила на бегу:

– Александр, не смей ходить босиком!

Она всегда так с Алькой разговаривает. Не то что мама. Алька вспомнил маму, и ему ещё сильнее захотелось домой. Так захотелось, что Алька перевернулся на живот, уткнул лицо в подушку и всхлипнул.

– Ты чего… ревёшь?

Алька поднял лицо и снова услышал негромкий шёпот:

– О чём ты?

Алька не знал, кто лежит на соседней кровати. Этого мальчишку вожатая привела в палату, когда было уже темно и все почти спали. И Алька тогда притворялся, что спит.

Сейчас он шмыгнул носом и смущённо прошептал:

– Ни о чём.

И снова услыхал:

– Ты первый раз в лагере, ага?

– Ага, – прерывисто вздохнул Алька.

Незнакомый мальчишка немного помолчал. А потом снова донёсся его доверительный шёпот:

– Ты не бойся, это ничего. Я, когда первый раз приехал, тоже сперва ревел потихоньку. С непривычки.

Алька хотел поскорее сказать, что совсем не плакал, или придумать какое-нибудь оправдание… Но не успел. Мальчишка соскочил на пол и придвинул свою кровать вплотную к Алькиной.

– Ничего, – снова услышал Алька.– Здесь хорошо. За деревней лес хороший. Большущий. Можно заблудиться и хоть целый месяц ходить. Всё равно дорогу не найдёшь.

– Ты заблуживался? – прошептал Алька.

– Ага…

– Целый месяц ходил?

– Не… Всего три часа. Потом все пошли искать, кричать начали. Я услыхал и пришёл. Я бы и не заблудился, а меня какая-то птаха завела в глубину.

– Какая птаха? – спросил Алька. Он уже немного забыл, что соскучился по дому.

– Ну, птичка. Серая какая-то. Она от гнезда, видать, уводила. То подлетит, то упадёт, будто подбитая. Глупая. Думала, я гнездо зорить буду, а я просто её поглядеть хотел.

– Зачем поглядеть? – уже почти полным голосом спросил Алька.

– Ты тише, – испугался мальчишка, – а то спать заставят. Двигайся ближе.

Алька двинулся и перекатился на кровать соседа. А тот объяснил:

– Я всяких птиц люблю. У меня дома щеглы жили, чечётки. А ещё был снегирь. Яшка. Весёлый. Я его в городском саду поймал. Мне тогда снег за шиворот насыпался, с полкило, наверно, а я всё равно сидел и ждал…

• Предыдущая
• 2/21
• Следующая