Бабушкин внук и его братья - Крапивин Владислав Петрович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/54
- Следующая
Настя опять шепнула:
– А мне одиннадцать будет только в октябре. Пятнадцатого.
– Значит, ты еще маленькая.
– Подразнись, подразнись…
Дора Петровна громко сообщила:
– Беседовать перестали. Вздохнули, сосредоточились… – Класс старательно завздыхал. – Достали тетрадки по русскому языку. Не будем отступать от традиций: сейчас короткое сочиненьице о каком-нибудь интересном случае из летней жизни…
– У-у-у!!
– Понимаю. «У» – тоже традиция. Каждый год…
– Времени же мало!
– Я сказала: сочиненьице. На страничку, не больше. Как заметка в стенгазету…
Я это дело предвидел. Так и в гимназии бывало. Только придешь – и сразу: «Пишем! Тема «Как я провел лето»!»
Поэтому я прихватил листок с прошлогодним сочинением. Про то, как однажды вечером я и Вовка – мальчик с соседнего садового участка – увидели над лесом НЛО. Большой светящийся шар. И Вовкин пес увидел. И завыл – то ли от ужаса, то ли от восторга. А потом он долго ходил за нами и тыкался в нас холодным носом. Кажется, спрашивал: что же это такое было? А мы сами не знали. Ведь природа НЛО до сих пор неизвестна… С той поры пес каждый вечер садился у калитки и смотрел в сторону леса. Наверно, ждал, не появится ли светящийся шар снова. Может быть, в собаке проснулась тоска по космосу. Ведь имя у пса было как у самой удаленной от Земли планеты – Плутон.
Сейчас я скатаю свое гениальное творение в новую тетрадь – и никаких проблем. А у Пшеницыной, видать, были проблемы. Она сморщилась, как обманутая мартышка.
– Я ничего-ничегошеньки интересного не могу вспомнить.
– Придумай что-нибудь.
– Я бестолковая.
Ах, как приятно быть рыцарем-спасителем. Я положил листок ей на колени.
– Скатывай. Только меняй мужской род на женский. Не «я увидел», а «я увидела» и тэ дэ.
– Ой, Алька… Вот спасибо-то.
– На здоровье. Ты же сама сказала, что среди мальчишек встречаются люди.
– Конечно…
На рассохшейся парте у крышки была щель. Широкая, в палец. Настя прямо через нее и прочитала мое сочинение.
– Ух ты, пятерка… Только тут написано: «Я жил в садовом домике». А у нас ведь нет сада за городом.
– Кто тебя будет проверять? Ну, скажешь: гостила у знакомых…
– А ты как? Ты ведь это для себя…
– Подумаешь! – И я с ходу написал название: «Старик-огневик»…
«Летом я жил в лагере «Богатырская застава». Наш отряд однажды отправился в поход. У Птичьего озера мы остановились на ночной привал. Поужинали кашей и печеной картошкой и легли спать. Я лег у костра, потому что в палатке было жарко. Лежу и вижу: из огня выбрался старичок. Ростом он был с полено, а борода у него была очень длинная, и в ней горели искры. Он стал что-то говорить, но без звука. Я смотрел на него и старался расслышать. А он сердился и мотал бородой. Вдруг мне сильно обожгло ногу. Это конец огненной бороды зацепил ее. Я вскочил и заплясал как сумасшедший. Старик пропал. Когда я рассказал про него, ребята смеялись. Ногу смазали и забинтовали. А инструктор Володя объяснил: «Ты уснул близко от огня».
Получилась как раз страница. Наверно, хватит. Но я еще дописал на обороте:
«Тлеющую траву залили из ведра. Но мне еще долго чудилась в траве борода старика-огневика, в которой мерцали горящие точки».
Уф… Я откинулся к спинке скамьи. Настя тоже поставила последнюю точку. Смотрела и улыбалась.
– Готово?
– Списывать – не сочинять. Возьми листок… – И опять слегка задурачилась: – Данке шен.
– Биттэ шен, фройлен.
– Не отвлекайтесь, господа, – сказала в пространство Дора Петровна.
Мы притихли.
Настины гольфы были, наверно, слишком тугие. Я заметил, что она их приспустила и тихонько трет рубчатые следы от резинок. Она почуяла, что я смотрю, перехватила взгляд. Я, кажется, заполыхал ушами, но прятать глаза было поздно. Настя виновато сказала:
– Я теперь поняла, что «резинка» от слова «резать»…
Чтобы не сгореть, я притворился равнодушно-деловитым:
– Скрути вниз – и не будет резать.
– Ага… – Она чуть не с головой спряталась под партой и скатала гольфы на сандалетки белыми баранками. И глянула на меня, не разгибаясь:
– А откуда у тебя на ноге такой… кленовый листик?
– Здесь написано, – я толкнул ей свою тетрадку.
Она прочитала. Глянула опять вниз и на меня.
– Очень больно было?
– Сперва да… Но не так уж… – И соврал бессовестно: – Когда зуб дерут, хуже. Видишь? – И оттянул губу.
– Ой, какая дыра! Ты поэтому и не пришел вчера?
– Естественно. Щека была – во! Как дыня… – Я понял, что пора тормозить вранье, опять заегозил на скамейке.
– А почему ты все время вертишься? – спросила Настя (с насмешкой или без?). – Будто и сейчас болит что-то.
Я сказал нахально:
– Штаны пытаюсь нарастить. Они прошлогодние, ноги вон как торчат.
Она так же деловито, как я, посоветовала:
– Чиркни у колен – и будут бермуды. Вон как у Игоря Тулеева, – она показала вперед. – Или вон, у Вальдштейна…
Игоря Тулеева на передней парте я не разглядел. А Вальдштейн сидел неподалеку, на соседнем ряду. Тощий, с редкими и почти белыми волосами, большеухий. Выставил в проход незагорелую, в царапинах, как от кошки, ногу, грудью лег на парту и быстро-быстро писал в тетради. И при этом водил по губам языком. На губах лопались крошечные пузырьки.
Иногда Вальдштейн быстро оглядывал класс из-под упавших на лоб прядок. Встретился глазами и со мной. Глаза были рыжие. Вальдштейн усмехнулся без всякого дружелюбия. «Неприятный тип», – решил я, а Насте сердито разъяснил:
– Бермуды хороши для Бермудских островов, там климат тропический. А здесь, когда придут холода, я в них куда денусь? Головой в Бермудский треугольник? Других-то штанов у меня нет, мы же погорельцы.
– Кто?
– Дом сгорел! Недавно. Со всем имуществом. Сожгли…
Она трубочкой вытянула губы. Тихонько свистнула.
– Пшеницына! Тебе не стыдно?
Настя прижала к щекам ладони.
– Ой, Дора Петровна, я нечаянно! Честное слово. Это у меня так выдохнулось.
– Если выдохнулось, значит, ты закончила писать? Дай тетрадь.
Я взял свою и Настину тетради, отнес к учительскому столу. Дора Петровна тут же нацелила в них авторучку.
– Та-ак… Прекрасно… Молодец, Саша Иволгин. Очень образно и без ошибок… А Настя… тоже хорошо… Но слово «удаленная» пишется через два эн, пора бы запомнить. Четверочка…
И раздался звонок. Почти со всех парт пошло: «У-у, мы не успели!»
– Кто не успел, допишет дома и принесет в понедельник.
Это мне понравилось. В гимназии наша Лизавета Марковна шиш бы пошла на уступки: «Ничем не могу помочь, вам следовало уложиться в урочное время…»
В коридоре я сказал Насте:
– Все же следует обозвать тебя Наськой.
– Это почему?
– За ротозейство. Не могла списать без ошибки!
– У тебя так и было написано: с одним эн!
– Не сочиняй. Тогда бы не было пятерки. Я всегда пишу без ошибок.
– Ой-ой-ой! Хвалиться – не молиться…
– Я не хвалюсь. Это у меня от природы. Зато по математике – полные тормоза…
– А для меня четверка по русскому – это счастье, – выдохнула Пшеницына. – Пошли во двор, а?
На дворе опять стоял веселый гвалт и мелькали в воздухе шишки-снаряды. Слышались крики:
–Эй, камрады, не отступать! Обходи их с тыла!
Не двор, а «горящая точка».
Разглядел я и старого знакомого – с Денди на майке. Майка выбилась из шортиков и моталась, как боевое знамя.
Сквозь эту свистопляску шагал коренастый дядька в синем спортивном костюме. Видимо, учитель физкультуры. За ним укрывались несколько хитрецов с шишками в руках. Мой «камрад», изогнувшись, пустил свою шишку в одного из них. Ой!.. Легкая шишка взлетела в потоке воздуха и угодила физкультурнику точно в лоб.
Мальчишка обомлел. Потом качнулся, чтобы удрать.
– Стоять! – басом приказал учитель.
Он держался за лоб. Потом подошел к виноватому. У того голова ниже плеч. Сдвинул коленки и мотал на кулак оранжевый трикотажный подол.
- Предыдущая
- 8/54
- Следующая
