Алые перья стрел. Трилогия - Крапивин Владислав Петрович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/83
- Следующая
– Как! Торопиться – и все.
– Нет. Ты должен что-нибудь вообразить. Ну, например, кого ты больше всех любишь? Маму любишь? Так вот, представь, что она заболела, а ты несешь ей драгоценное лекарство. На счету каждая секунда. От одного мгновения зависит все. Понимаешь – все! Жизнь мамы.
Тренерский прием был жестоким, но действенным. Лешка жалобно посмотрел на брата и рванулся вперед. Как он бежал! Даже когда слетела с валенка лыжа, он все равно бежал. Прыгал и падал, падал и тянулся к заветному кедру. Наконец он схватил коричневый ствол руками и прошептал: «Мама, я принес!» И стал есть снег.
Давно это было, а запомнилось.
– Чего дрейфишь, восточник! – закричал от куста Казимир.
«Это не куст, а фашистский снайпер, – внушал, напрягаясь изо всех сил, Лешка. – Он целится в Митю, который на том берегу. Если я не успею вышибить у него винтовку, он Митю убьет. Он уже прищурил глаз!»
…Лешка выбил винтовку из рук фашиста через минуту и пять секунд. Он с такой силой хватил кулаком по кусту, что одна ветка обломилась.
Шумнее всех радовался Лешкиной победе Стасик. Он суетливо размахивал непослушными руками, что-то лепетал и все совал Лешке под нос часы.
Позднее Лешка узнал, что еще год назад Стась был на Немане абсолютным мальчишеским чемпионом по плаванию.
Прошла еще неделя. Спокойно и нескучно текли друг за другом безмятежные летние дни. По вечерам братья засыпали поздно, потому что тем для разговоров у них хватало. Но сегодня Митя распорядился:
– Давай, брат, спать. Завтра у меня бюро. Весьма насыщенный день. Кстати, снова придется тебе питаться бутербродами.
Лешка еще повертелся на своем тюфяке, а потом объявил:
– У меня, наверное, тоже будет… насыщенный. И между прочим, я завтра приду в обком.
– Так я же говорю: бюро.
– А я не к тебе приду. Нам эта… Соня нужна. Которая по детдомам.
На этот раз постель заскрипела под старшим братом.
– Даже так? – удивился он, – Влазишь в местную жизнь?
– Влажу, – вздохнул Лешка.
…Сегодня на берегу Стась сказал Лешке:
– В д-д-ере-вню уе-з-з-жаем з-завтра.
– Зачем?
– Ж-ж-ж-ж, – мучительно задергался Стасик.
– Жрать нечего? – догадался Лешка.
Он хорошо помнил, как в сорок втором мама тоже ходила в спасительную деревню менять вещи на продукты.
– Жить им негде, – мрачно пояснил Михась. – Ты помолчи, Стаська, я сам расскажу.
И рассказал.
Когда старенькую деревянную хатку разнесло снарядом, Стасик с матерью сидели в погребе и уцелели. А когда немец от нечего делать швырнул туда при отступлении гранату, мать вытащила бесчувственное тело сына на воздух и стала искать какую-нибудь крышу над головой.
Лил теплый июльский дождь. Бой откатился за город, и по наплавному мосту на их рабочую окраину вступали советские части. С бронетранспортера спрыгнула девчонка в пилотке и плащ-палатке. Волоча за собой сумку с красным крестом, она подбежала к матери.
– Живой?
– Н-не знаю, – заплакала мать. Девчонка быстро ощупала скрюченное тело мальчишки.
– Живой. Это контузия. Быстро в помещение. Ему нужен укол, массаж, тепло и покой. Где живете?
– Нигде.
Девчонка-военфельдшер была до краев налита той решительностью, какую дает солдатам наступление.
– Федор! – пронзительно заорала она в сторону бронетранспортера.
Через борт махнул здоровенный автоматчик.
– А ну, выдай гражданке ордер на этот особняк. – Она ткнула рукой в сторону соседского кирпичного дома.
– Есть, товарищ младший лейтенант!
Двумя ударами приклада солдат сшиб замок с парадной двери, стволом автомата отодрал прибитые крест-накрест доски. Через полчаса Стась ожил, а потом уснул на теплом и сухом широком диване.
Мать со Стасем так и остались в этом доме. В нем было на первом этаже четыре комнаты и еще одна в мезонине. Стоял он на их же родной улице, и хозяина дома мать хорошо знала. Это был владелец часового магазина и мастерской Август Сигизмундович Шпилевский. Вернее, являлся владельцем до сентября тридцать девятого года, а потом стал часовым мастером. Но при немцах магазин ему вернули, и торговля вновь закипела. С утра до вечера в магазине толпились офицеры гарнизона, и больше всего эсэсовцы. Они не столько покупали, сколько продавали по дешевке часы, причем сразу большими партиями. Шепотом люди передавали друг другу, что в магазине сбывался «товар», реквизированный у тысяч узников еврейского гетто.
Через год у пана Августа появился собственный автомобиль – маленький юркий «опель-кадет». На нем и удрал куда-то в деревню преуспевающий часовщик со своим семейством за месяц до отступления немцев. В доме он оставил все как было, но товар из магазина взял с собой. Видимо, отлично понимал пан Шпилевский, что, убегая, немцы начисто забудут свое доброе знакомство с ним и хладнокровно реквизируют до последней нитки все его достояние. А то и ухлопают потихоньку, дабы поменьше оставалось свидетелей черных дел.
Полгода назад Шпилевские вернулись. Как ни в чем не бывало они явились в горсовет и предъявили законные документы на свой дом.
– Все равно вас придется пока уплотнить, – сказали в горсовете Шпилевским. – Пять комнат, а вас трое.
– Господи, а кто против этого! – лояльно улыбнулся Август Сигизмундович. – Живет же у нас в силу военного несчастья семья Мигурских и пусть на здоровье живет. Мы и квартирной платы с них не спросим. Тем более, что мы почти соседи и лично знали самого пана Мигурского. Превосходный был слесарь.
На том и порешили. Мигурские остались жить в доме Шпилевских. Правда, не в прежней комнате, а в смежной с верандой. Там здорово дуло зимой сквозь стеклянную дверь, и Стасю снова стало плохо.
А месяц назад пани Шпилевская сказала Мигурской:
– Не бывает для матери ужасней горя, чем больной ребенок. И сердце мое скорбит за вас. Но поймите и меня: припадки Стася пугают нашего Казика. Он боится проходить мимо… гм… вашей комнаты. Не подумать ли вам о переезде? Мне кажется, вы не должны быть в претензии на нас: все эти месяцы мы не спрашивали с вас ни гроша.
Они действительно не требовали денег, только Данута Иосифовна два раза в неделю мыла полы во всем доме, включая мезонин. А насчет Казика пани Шпилевская откровенно врала. Вовсе он не боялся больного Стася, а наоборот, при первой возможности, когда не видели родители, заявлялся к нему в комнату и начинал разговоры:
– Страшно было, когда ты гранату схватил?
– Н-не…
– Не ври. По-моему, тут любой испугается.
– Н-не успел ис-ис-пугаться.
– Тогда правда. Ты и до контузии не шибко соображал. Скажи, вас к нам большевики поселили из-за того, что твой отец был коммунистом? Татусь говорит, что большевиков скоро американцы отсюда попрут… Но-но-но, не очень. Ты пока один раз выругаешься, я сто успею. Пошли лучше на Неман.
Он подхватывал под мышки Стася, и тот повисал на своем мучителе, упитанном и благополучном сыне часовых дел мастера… Еле двигая полуотнявшимися ногами, Стась брел с его помощью к родной реке. Он понимал, что ему уже никогда не плавать в Немане, но все равно жить без реки не мог.
На берегу их обычно встречал Михась Дубовик.
- Предыдущая
- 18/83
- Следующая
