Боль. Нестерпимая боль - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/29
• Следующая

Рабочий день уже почти закончился. Оперсостав 85-го отделения милиции заперся в кабинете инспектора Кивинова и травил байки из собственной практики.

– Это, конечно, круто, но у меня получше хохма была. Шнифта помните, ну, Соколова? – обратился к остальным молодой оперативник Петров. – Так он жёнку свою попугать решил, жутко ревнивая она у него была. Достал верёвочку, в сортире к трубе привязал, а сам на унитаз и давай висельника изображать. А квартира-то коммунальная, первым сосед домой вернулся. Зашёл по малой нужде, а там Шнифт в петле качается. Сосед, конечно, «скорую», милицию, а потом снова к Шнифту и давай по карманам бегать. Деньги выгреб, ещё там что-то.

Потом часы стал сдирать. Ну, тут Шнифт не выдержал, возмутился. «Совесть поимей, – говорит, – часы-то Ленка подарила, убьёт ведь, скажет – пропил».

Сосед варежку раскрыл да на пол в гальюне и рухнул. Соколов из петли вылез, мужика откачивать начал. Тут «скорая» как раз, соседу укол сделали и с собой увезли. «Повезло, – говорят Шнифту, – что вы дома оказались, ещё б немного и задохнулся бы. Не знаете, зачем в петлю-то он полез?»

Сидящие в кабинете дружно загоготали. Кивинов поднялся с дивана и открыл окно.

– Ну и жарища – начало июня, а печёт, как в Африке, хоть бы дождь прошёл, что ли.

– Это точно. У меня уже полчаса кабинет от потерпевших проветривается, – согласился опер Дукалис. – Сейчас бы на озерко закатиться, покупаться, шашлычков пожрать.

– А заодно и девочек с шампанским. Если уж мечтать, так ни в чём себе не отказывать.

– Сейчас нам Соловец устроит шашлычки с девочками. Он с очередного разгона в Главке вот-вот вернуться должен.

Как бы в подтверждение сказанного дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник начальник уголовного розыска Соловец.

– Что расселись? – недовольно произнёс он. – Заняться нечем? Ещё час работать, а ну по местам! Андрей Васильевич, зайди ко мне.

Кивинов переглянулся с Дукалисом – «Что я говорил?»

– Слушай, – сказал Соловец, когда Кивинов сел перед ним, – сегодня мне опер из детской тюрьмы звонил, с Лебедева. Ты, кажется, Васильевым занимался?

– Было дело, мой клиент. Он за стёкла лобовые арестован.

– Да, да, я помню. Он следователя требует, что-то там рассказать хочет, может, ещё эпизоды. Он сначала сюда позвонил, но вот следователю лишние эпизоды не нужны, а нам бы сейчас очень не помешали. Поэтому завтра едь на Лебедева, побеседуй с Васильевым, тем более, что это твой знакомый. Можешь прямо из дома.

– Ладно, мне не жалко. Его вообще-то зря закрыли, могли бы на подписке оставить, он хоть и вор, да какой-то безобидный.

– Давай, отзвонись мне оттуда.

«Решётки, решёточки, тёмные ночи, я люблю вас, решёточки, очень…» – насвистывал Кивинов, шагая длинными коридорами детской тюрьмы. Каждый шаг отдавался звоном – пол был покрыт тонкими металлическими пластинами на случай побега какого-нибудь узника.

Стенки, двери, камеры, контролёры. Оружие есть? Нет. Разрешение? Кто у вас? Васильев? Подождите. Жду.

Кивинов остался в следственном кабинете. За окном маленький дворик с елями, пара лозунгов на кумаче. За стеной – перестук пинг-понга – возможно, единственного официально разрешённого развлечения для малолеток, не считая газет. Лязгнул замок, контролёр ввёл паренька лет пятнадцати.

– Привет, Юра, – поздоровался Кивинов. – Садись.

– Я и так сижу.

– Ты пока не сидишь, а находишься под следствием. Сядешь после суда.

– А может, условно?

– Может, но скорее всего, сядешь. Из тюрьмы в девяноста процентах – путь на зону, и лишь в десяти – всякие там условности и прочее. Я тебе сразу об этом говорю, чтоб ты не мучался. Как говорят японцы, самая страшная пытка надеждой. Поверь, если ты на лучшее надеешься, а получишь срок – это сломать может. А так перетерпишь.

– Да я и так уже сломанный.

– Это только кажется. Но давай по существу, я ведь не успокаивать приехал, а по твоей просьбе, и времени у меня мало.

Васильев замялся, посмотрел в окно.

– А это правда, – спросил он, – что если я милиции помогу, на суде зачтётся?

– Смотря чем поможешь. Если по своему делу – может быть. А остальное – вряд ли, судье это до лампочки.

– А если не по делу, то хоть в камеру другую пересесть можно будет?

– Что, в своей не сладко? Думаешь, в других лучше?

Неожиданно Васильев заплакал.

– Ты что? – удивился Кивинов. Юрка расстегнул рубашку.

– Смотрите, прописку устроили на транзите.

Грудь Васильева представляла собой один огромный синяк.

– Ого, круто, чем это тебя так?

– Кулаком. Двое держали, третий удары отрабатывал, потом менялись. И в камере не лучше. Все старше меня попались. По утрам раком ставят и по шее бьют. Называется «черепашку кормить». Потом шею не повернуть. И весь день мытарят, то носки постирай во рту, то парашу вылижи языком. Не могу больше. Переведите куда-нибудь.

Кивинов достал сигареты. То, что в детских тюрьмах беспредела больше, чем в знаменитых Крестах, он хорошо знал. Малолетки жестоки и завоевать авторитет, в отличие от взрослых, стремятся, в основном, кулаком.

– А на «глазок» поставят, так ещё и от цириков достанется – дубинками по рёбрам. Не будешь в глазок смотреть – в камере изобьют, посмотришь – снаружи отлупят. Помогите, а?

Васильев вытер нос рукавом.

– Чем же я тебе помогу, не я ж тебя стёкла заставлял вынимать?

– Ну, хоть поговорите, чтобы перевели. Я выйду – помогу.

– Извини, Юра, но я тебя что-то не понимаю. Ты что, меня сюда только за этим вызвал? Тебе, конечно, здесь туго, и поговорить с операми я могу, но есть же куча начальников в тюрьме, это их работа за твоим содержанием следить. Ты к ним обращался?

– Чтобы меня вообще убили? Я ещё не совсем чокнутый.

– А что касается твоей помощи потом, то извини, таких обещаний я столько наслушался – уши болят. Дорого яичко в Христов день. Если есть что для нас интересное – выкладывай, а в авансы я не верю.

– А про что рассказать?

– Меня всё интересует, не только стёкла лобовые. Кражи, наркота, угоны, короче, всё, и желательно поконкретнее Юрка вытер слезы.

• Предыдущая
• 3/29
• Следующая