Дама Тулуза - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 3

Раймон губу покусал. Помолчал. Перевел взгляд на юношу и дружески растрепал его светлые кудри – и без того торчащие во все стороны.

– Иди умойся, сынок, – сказал граф. – А я велю пока приготовить для тебя жаркое. Или ты предпочитаешь рыбу?

– Мессен… – пробормотал гонец.

– Иди, – повторил Раймон.

– Но вы, мессен… – сказал гонец с неожиданной настойчивостью. – Я так спешил к вам… Вы должны дать ответ…

Раймон улыбнулся.

– Да, – молвил он величаво. – Завтра, рано утром. А ты никак решил, сынок, будто Раймон Тулузский может ответить «нет»?

– Вон они! – крикнул старый Раймон, оборачиваясь к сыну. – Вон они, Рамонет!

У стен Авиньона, на берегу Роны, ожидали их всадники, числом около ста.

Теплый ветер овевает лица. Река рябит, полная солнца, будто туда только что бросили, рассеяв, целый клад золотых монет.

Раймон пустил лошадь галопом, резко осадив ее в двадцати шагах от встречающих. Те сидели на конях – неподвижные, как изваяния. И вдруг, точно повинуясь невидимому знаку, закричали все разом.

Раймон смотрел на них, улыбаясь во весь рот. Он был без шлема, в одной только легкой кольчуге. Любой мог узнать его.

Сын подъехал ближе и остановился на полкорпуса позади отца – стройный, красивый юноша, в распахнутых глазах – ожидание.

От отряда всадников отделился один. Шагом приблизился к Раймону. Раймон прищурил глаза, пытаясь разглядеть его лицо, но всадник этот был ему незнаком.

– Добро пожаловать, мессен граф, – произнес всадник.

Раймон сразу понял, почему ему было поручено говорить от лица всех: у него был сильный, хорошо слышный голос.

– Приветствую вас, благородный мессен, – отозвался Раймон.

– Мое имя Одегар, – назвался всадник.

– Я – граф Раймон Тулузский, – громко сказал Раймон, заранее зная, что вызовет этим бурю одобрительных возгласов.

– Мессен граф, – громко произнес Одегар то, что подготовлено было заранее, – и вы, молодой граф, знайте то, что мы хотели сказать вам. Весь Авиньон отныне – ваш. Жизнь и достояние наше переходят в ваши руки. Мы сказываем это без лжи и гордости. Сегодня мы даем вам великую клятву и обязуемся восстановить вас в ваших прежних владениях. Мы клянемся в этом.

Раймон слушал. Солнечные блики, отражаясь от воды, пробегали по левой половине его лица.

Молодой Рамонет, слегка раскрасневшись, не сводил глаз с Одегара. Сын графа Тулузского был красив, как посланец небес.

Одегар заключил немного более будничным тоном:

– Для начала мы намереваемся занять все переправы по Роне. Мы будем предавать огню и мечу все, что дышит, покуда вы не получите обратно всего вашего графства… и Тулузы.

Tholoza, выговорил он – будто выдохнул.

И на мгновение сладкая боль стиснула сердце Раймона.

Раймон привстал в стременах, привычно охватывая взглядом весь конный отряд.

– Благородные рыцари! – крикнул Раймон, напрягая голос, чтобы его расслышали даже в последних рядах.

Но ветер относил его слова, и потому до рыцарей долетали лишь обрывки ответной речи:

– …великая доблесть… не будет дела более славного… торжество справедливости… Тулуза и куртуазия… Тулуза… Тулуза…

В Авиньоне звонили колокола. Звонили на всех соборах. Сворачивая на новую улицу, Раймон погружался в новый поток колокольного перезвона, еще более густой.

Узкие улицы были забиты народом. Кони то и дело вязли в толпе. Останавливались, беспокойно водя ушами.

Повсюду тянулись к Раймону руки. Алчные руки, жаждущие только одного – прикоснуться. К теплому боку коня, к стремени, к сапогу, продетому в стремя, к одежде графа – безразлично.

Волны, всплески рук. Шум голосов почти перекрывает колокольный звон. Рыдающие женщины рвутся броситься под копыта раймоновой лошади.

Раймон лучезарно улыбается. Улыбается всем: рыцарям, ликующим горожанам, плачущим женщинам, солдатам магистрата, разгоняющим толпу угрозами и палками.

Авиньон обезумел. Можно подумать, здесь одержана блестящая победа. Можно подумать, Раймон Тулузский привез с собой из Рима не бесславное поражение, а самое малое – изуродованный труп Симона де Монфора.

Авиньон рвется умереть за Раймона Тулузского – нет, за обоих Раймонов, старшего и младшего.

У Рамонета блестят глаза, он готов заплакать от восторга. Очень хорошо, сын, заплачь. Будь естественным.

Новый поворот дороги, еще одна улица, впереди просвет, дома расступаются: площадь и собор. Здесь кричат:

– За отца, за сына, за Тулузу!

Колокольный гром становится нестерпимым для человечьего уха.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, – гудит певческий бас где-то глубоко во чреве собора.

– Отец, сын, Тулуза! – надрывается площадь.

Многие падают на колени. По щекам текут слезы.

Господи, если так нас встречают в Авиньоне, то что же будет в Тулузе?..

Навстречу процессии выходит местный клир во главе с епископом. Круглые позолоченные опахала в руках служек сверкают, как два солнца. Все вокруг залито светом драгоценных камней и металлов.

Спешившись, оба Раймона подходят к епископу, преклоняют колени. На площади вдруг становится тихо. В последний раз ударив, смолкает колокол. Кажется, будто все оглохли.

Осенив коленопреклоненного графа крестом, епископ в этой тишине произносит спокойно и внятно:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

Второе благословение – графскому сыну, третье – народу.

Повернувшись, епископ в сопровождении клириков неторопливо и величественно удаляется в собор. Оба графа поднимаются на ноги и следуют за ним.

И тотчас же на площади вновь поднимается невообразимый шум, все кричат, смеются, проливают слезы, целуются, будто наступила Пасха.

Чем дальше к западу от Тулузы, тем уже долины рек – Гаронны, Арьежа, Адура. Поначалу лишь холмы, видные у горизонта, поглядывают на дорогу вдоль речного берега.

Но чем ближе закат солнца, тем выше горы, тем теснее подступают они. Разведи руки в стороны – и прочертишь пальцами полосы на скалах, и справа, и слева.

Всё меньше земель, возделанных под пашни, всё больше пастбищ. С каждым шагом на запад обрывы всё круче; всё неприступней крепости – заносчивая мета человека на полпути от бурливых рек к громоздящимся облакам. Там, где садится солнце, нрав у местных сеньоров вздорный, а у вилланов – угрюмый.

Словно ядовитая оса, знамя Фуа с золотыми и красными полосами. Да и сам Фуа – осиное гнездо под стрехой неба, а главный жужжала в нем – рыжий граф Фуа.

Несколько раз осаждал его Монфор. И сидел Рыжий Кочет у себя наверху, как раз посередке между Сеньором Богом и вилланами. Поливал Симона раскаленной смолой и отборной бранью.

Симон же застрял внизу, между вилланами и преисподней, и бесплодно топтал там графских коров и графских мужланов, отсылая проклятия наверх, неистовому Фуа.

О, если бы гнев симонов и вправду мог плавить камни, старый Фуа закипел бы и сварился в своем замке, как в котле на кухонном огне!..

Но отступился Симон.

А старик Фуа, его сыновья и племянники смеялись вослед грозному франку, высовываясь из окон высоких башен.

Вся родня – Коминжи, Фуа, Терриды – как на подбор: невысокие, светловолосые, вспыльчивые. Все отличаются острым на зависть зрением и твердой рукой – превосходные арбалетчики! Веснушки и отметины оспы щедрой рукой рассеял Всевышний по их широкоскулым лицам. Много буйных голов в этой многолюдной семье, и все отливают чищеной медью, отсвечивают ржавчиной, горят осенней листвой.

Все они воины, охотники, храбрецы, хвастуны и повесы.

Они неустанно плодят бастардов и наделяют их хоть малым, но все же наследством.

Они редко посещают церковь, но принимают у себя странствующих проповедников. Они редко задумываются о вечном, но поучениям внимают с детской доверчивостью.