Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Емец Дмитрий Александрович - Страница 9
- Предыдущая
- 9/15
- Следующая
Таню это не вдохновило.
– Не хочу в Магфорд… С меня хватило драконбольной практики с сентября по ноябрь. Может, сам смотаешься? – предложила она.
– «Драконбольной»… смотри как звучит! Все равно как «дракон больной»! Первый раз прочухал, а ведь, кажись, не первый раз слышу!.. – удивленно сказал Ягун.
– Ягун! Не прикидывайся глухим! Слетай в Магфорд, а?
– Ну уж нет. Ты соображаешь, сколько моя пылесосина чешуи жрет? До Магфорда на одной заправке мне не дотянуть. Лети лучше на своем контрабасе. Он у тебя бесплатный! – открутился хитрый Ягун.
– Ягун, не ворчи!
– Я не ворчу! Я скриплю, качаю права и негодую. Ну все, пока! Встречаемся завтра утром! Над океаном летим вместе, а там разделимся. Лады?
Зажав в зубах свою порцию приглашений, играющий комментатор ловко оседлал пылесос и, пробормотав Торопыгус угорелус, вылетел в окно. К запаху болота примешался запах перхоти барабашек и крысиной шерсти пополам с оливковым маслом. Ягун не знал меры в своих экспериментах с топливом.
Таня присоединила приглашение Шурасика к остальным и задумалась. К конспектам в тот день она так и не вернулась. Казино приняло ставки. Барабан ее судьбы повернулся.
На другое утро Таня проснулась очень рано. Открыла глаза и вошла в жизнь сразу и без брызг, как искусный прыгун входит в воду. В голове была кристальная, щекочущая, свежая ясность. Ни обычного ожидания чашки кофе, которую скелет Дырь Тонианно, приученный Гробыней, подаст ей в постель; ни желания раскачиваться, слабовольно обняв колени, и нового бессильного падения в подушку виноватой щекой – ничего этого не было. Свежие силы распирали ее, хотя спала она часов пять, не больше. Таня поняла, что радуется предстоящей поездке. Радуется, наверное, потому, что скоро увидит Ваньку.
За окном нежно золотился рассвет. Цветом он напомнил ей мороженое с персиковым наполнителем, и она рассердилась на себя за пищевую материальность сравнения. Ужинать надо вечером, такие дела…
Услышав стук в стекло, Таня подошла к окну. Вдали хорошо различался серебристый полукруг драконбольного поля. Гораздо ближе энергичными зубцами прочерчивались две ближние башни Тибидохса. Давно знакомый и любимый вид.
За окном на ревущем пылесосе завис Баб-Ягун. Несмотря на жару, он был в утепленном драконбольном комбинезоне, в меховой шапке и в перчатках. Здесь внизу это выглядело нелепо, но когда они полетят высоко над землей в ледяном воздушном течении, смеяться будет тот, у кого хватило ума предусмотрительно утеплиться.
– Коброе путро! – сказал Баб-Ягун. Он всегда так издевался над утром, и утро ему это пока спускало.
– И тебе того же и без хлеба, – отвечала Таня.
Ягун сердито уставился на ее белую ночнушку.
– А это еще что такое? Ты еще не готова?
– Я буду готова, когда ты перестанешь меня отвлекать. Встречаемся через десять минут у подъемного моста.
– Десять минут? Ха, ха и еще раз ха! Женские десять минут – это верные полчаса. Я мог бы поспать подольше, – с сожалением сказал Ягун.
Играющий комментатор развернул пылесос и, газанув, скрылся. Таня наметанным глазом определила, что он направился не к подъемным воротам, а к окнам Кати Лотковой. Повезло Ягуну, что Лоткова осталась в магспирантуре. Не то что лопух Ванька, от которого кроме купидонов с редкими письмами ничего толкового не дождешься.
Ванька улетел десять месяцев назад, в августе. На старом пылесосе с обмотанным скотчем шлангом, который подарил ему Ягун. Прощание вышло скомканным. В последнюю минуту, когда Ванька, то и дело оглядываясь, грустный, сутулый, садился на пылесос, Таня повернулась и убежала в комнату. На душе у нее было скверно. Даже не кошки скреблись, а старые холостяки оттирали наждаком пригоревшие кастрюли.
– Все, пока! Ненавижу стоять и махать платком. Заскакивай как-нибудь! – сказала она, собрав всю свою волю.
За неполный год Ванька прислал девятнадцать писем. Чуть меньше двух писем в месяц. Он писал, что поселился в покинутой сторожке лесника, в бревенчатом доме. Дом он описывал не без юмора. Говорил, что если подняться на чердак, сквозь крышу открывается прекрасный вид на звездное небо. «Проще говоря, крыша дырявая!» – расшифровала Таня.
Весь стол, писал Ванька, у него завален книгами, не магическими, человеческими. Философия, искусство, художественная литература.
«Я заново открываю для себя жизнь. Читаю то, на что раньше не было времени, а сам все не могу отказаться от прежней привычки искать на полях тайные знаки, предупреждающие об ослепляющих абзацах, ядовитых закладках, засасывающих дырах и прочих милых проказах авторов. Мне кажется, наши магические книги не так интересны. Они не объясняют смысла жизни, а лишь содержат прикладные сведения о нежити, заклинаниях, астрологии, защите от сглаза и так далее… Если разобраться, не мы, маги, отделили себя от обычных людей, но обычные люди отринули нас от себя. Нам не следовало изолироваться. В результате наша жизнь во многом стала суррогатом. Мы слишком увлеклись преобразованием жизни, вместо того чтобы просто наблюдать ее», – писал Ванька, и Таня думала, что он стал гораздо серьезнее.
Разумеется, Ванька поселился в глуши не затем, чтобы читать лопухоидные книги и латать дыры в образовании. У него была и другая, более ясная и близкая цель. Он занимался ветеринарной магией в расположенной неподалеку, в четверти часа полета на пылесосе, лечебнице, где, кроме него, работал только один маг – бровастый и сиплый старик, плод запретной любви домового и жившей два столетия назад жены лесника. Когда не было дел, старый маг часами мог сидеть неподвижно. Казалось, он не дышит, и если к губам и ноздрям его поднести зеркальце, оно не запотеет.
В лечебницу, как забавно писал Ванька, обращались в основном лешаки с жалобами на гарпий, водяные с доносами на лешаков и гарпии со сварливым нытьем, что их никто не любит, хотя они мягкие и пушистые – и всех приходилось принимать, хотя лечение нежити не входило в прямые обязанности ветеринарного мага. Это была скорее их неминуемая побочная составляющая. Дважды приходилось оказывать помощь вепрям, застывшим в зимнем лесу, один раз оборотню и один раз собаке с головой грустной девушки, которая поселилась было в лечебнице и выла ночами, никем не понятая, а после ушла куда-то на восток, заявив, что хочет посмотреть Тибет. Помимо этого существовало еще нечто, какая-то тайна, о которой Ванька не вспоминал, но наличие которой Таня интуитивно ощущала. Тайна эта, как туман, пряталась где-то между строк, как прячется в полдень упорная тень, серым дымком обитая у древесных корней.
Таня и гордилась Ванькой, и сомневалась, что его теперешняя жизнь в чащобе настолько уж полезнее магспирантуры. Слушать жалобы гарпий с не меньшим успехом можно было и на Буяне. И вообще, когда жизнь колотит тебя лицом об стол, это еще не значит, что ты приобретаешь практический опыт.
Облачившись в драконбольный комбинезон, Таня заколола волосы («Они у тебя все время разные. Ты уж, Гроттерша, определись, какого они цвета – медные или темные», – говорила ей порой Склепова) и надела черную горнолыжную шапку. Шапка была подарком Пипы, которая считала старой любую вещь, которую ей пришлось надевать больше двух раз.
Когда Таня открыла футляр, крайняя, самая толстая струна контрабаса издала низкий и радостный гул. Последнее время они летали редко, и инструмент сейчас был явно доволен. Внимательно оглядев смычок и убедившись, что трещин нет, Таня удовлетворенно кивнула и распахнула окно.
– Тикалус плетутс, – произнесла она среднее по силе и скорости полетное заклинание. Начинать сразу с Торопыгуса угорелуса было неразумно, особенно здесь, в тесном нагромождении башен и строений. Разумеется, Ягун мог считать иначе, но Таня совсем не обязана была идти у него на поводу.
Перстень Феофила Гроттера выбросил зеленую искру. Таня прилегла боком на контрабас, мягко скользнувший в окно. Она развернулась, обогнула башню, пронеслась над стеной, полетные блокировки с которой они с Ягуном в последние месяцы научились обходить, и оказалась как раз над подъемным мостом. Ее встретил брачный хор лягушек, давно облюбовавших зацветший ров.
- Предыдущая
- 9/15
- Следующая
