Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий Александрович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/64
- Следующая
– Хорошо. Не хочешь выглядеть достойно – будь всеобщим посмешищем. Тогда хотя бы не носи в спине эти пошлые ножики! Что за нелепый способ самоутверждаться? Ты уже взрослый мужчина! Образумься, Вольдемар! Не заставляй меня краснеть!
Чаша терпения поручика Ржевского, и без того крохотная, как водочная рюмка, окончательно переполнилась.
– А-а-а-а! Не называй меня Вольдемаром! Я тебя придушу! – завопил Ржевский и, кинувшись к жене, попытался вцепиться пальцами в ее призрачное горло. Разумеется, это ровным счетом ни к чему не привело.
Недолеченная Дама отнеслась к выходке поручика с полнейшим равнодушием. Она лишь покосилась на Шурасика и холодно сказала мужу:
– Стыдись, Вольдемар! Здесь посторонние! Оставь излишки своей внутренней культуры для узкого семейного круга!
Поручик обернулся, подплыл по воздуху к Шурасику и заговорщицки зашептал ему на ухо:
– Слышь, Шурасик, не в службу, а в дружбу! Век тебе ночью являться не буду!.. Дрыгни мою супругу, а?
– Чего?
– Ну, как ты не понимаешь? Запусти в нее дрыгусом ! А то она третьи сутки меня пилит! Пользуется тем, что ее даже придушить нельзя, летает и на мозги капает! Еще немного, и я просто испарюсь! Тибидохс осиротеет без моего шарма!
– Да ну… Неохота мне сейчас магию применять. Еще Поклеп засечет в саду искры и выскочит разбираться, – отказался Шурасик.
– Шурасик, пожалуйста! Никогда тебя больше не попрошу! Прям до зарезу нужно! – Ржевский перестал шептать и тревожно взглянул на жену.
– …туда, где никто не будет видеть позора, которым обременила меня жестокая судьба! Туда, где я смогу заточить себя в коконе одиночества и буду до конца вечности оплакивать выбор провидения, связавшего меня с ничтожеством! – закончила стенать Недолеченная Дама и вновь решительно направилась к супругу.
– Гад ты все-таки, Шурасик! Эгоистина проклятая! Никакой мужской солидарности! – прохрипел поручик.
Недолеченная Дама простерла к нему свои призрачные руки.
– А теперь, Вольдемар, мы с тобой объяснимся окончательно и бесповоротно. Или ты немедленно берешься за ум, или… Немедленно отплыви от этого пахнущего скунсами лопухоида! Что за привычка вмешивать в наши де…
– Дрыгус-брыгус!– крикнул Шурасик, выпуская красную искру из перстня.
Недолеченную Даму затянуло в магическую воронку. Ржевский ухитрился улепетнуть и, улюлюкая, скрылся в камышах. Из камышей донесся визг русалок. Неугомонный поручик принялся за прежние фокусы.
Шурасик направился к фонтану, расположенному в заброшенной части Тибидохского парка. Фонтан, некогда построенный магом, позднее отказавшимся от магических дарований и закончившим жизнь простым смертным, соответствовал строгим канонам Востока. Никакого изображения человека, никаких украшений и орнаментов, кроме растительных. Вода медленно, по капле в минуту, перетекала по семи причудливым бронзовым чашам-раковинам, пока не оказывалась внизу, в тихом бассейне с лилиями и кувшинками.
У забытого фонтана любили оплакивать свою щедрую на события судьбу призраки острова Буяна. Изредка из примыкавшей рощи, не отделенной от парка даже забором, сюда забредали корявые молчаливые лешаки и стояли, поскрипывая, глядя на воду. Пару лет назад здесь часто можно было встретить Великую Зуби. Зуби сидела на краю фонтана с книжкой в руках. Глаза ее то скользили по страницам, то останавливались на неподвижной воде бассейна, в которой купалось отражение лилий. Позднее дубоватый Готфрид Бульонский поубавил внутреннюю тягу Зуби к элегическому романтизму.
Ученики здесь бывали редко. Лишь раза три сюда приходила Лиза Зализина, рыдала строго по полчаса и целеустремленно отправлялась преследовать Ваньку Валялкина для решительного объяснения. Причем за каждым «решительным объяснением» с завидным постоянством следовали «самое решительное», «самое-самое решительное», «окончательное», «наиокончательнейшее», «последнее», «на этот раз действительно последнее» и так далее в духе дурной бесконечности.
Таня едва сдерживалась, чтобы не утопить Зализину в Тибидохском рву, отправив с ней приветственную телеграмму собачке Муму. Сдерживало ее только стойкое подозрение, что Зализина превратится в русалку и тогда слез, соплей и нервического хохота будет раз в сто пятьдесят больше. «Сплошная милюльщина!» – говорил иногда о русалках раздраженный Баб-Ягун.
И вот теперь записка завела сюда Шурасика. Он прокрался к фонтану с застенчивым и целеустремленным видом, как кот к детской песочнице. Еще издали он увидел тонкую фигуру в темном плаще с капюшоном, и сердце у него забилось в рваном ритме, то начиная колотиться как бешеное, то совсем останавливаясь.
«Кто бы это мог быть? Явно кто-то из своих. Чужих бы Грааль Гардарика не пропустила!» – задумался Шурасик, в смятении замирая в десятке шагов от девушки в плаще. В воздухе, поблескивая серебристыми искрами надежд, северным сиянием заискрила романтика, но увы…
Все началось как обычно и закончилось как всегда. Большая и светлая любовь отменилась по техническим причинам. Собака академика Павлова истекла слюной и скончалась, так и не получив от известного ученого заветного куска ветчины.
– О, а вот идет наше вышеизложенное и нижеуказанное! И, разумеется, опаздывает минут на семь с хвостиком, – приветствовала Шурасика девушка и… откинула с головы капюшон.
– Гробыня! – радостно и одновременно разочарованно воскликнул Шурасик.
С одной стороны, встречаться с великолепной Гробыней мечтала добрая треть старшеклассников Тибидохса. С другой… с другой – Шурасик был слишком умен, чтобы заблуждаться. Едва ли у Гробыни существовали на его счет серьезные планы. Скорее всего, Склеповой просто-напросто что-то было от него нужно.
И, как всякий неопытный, боящийся показаться смешным юноша, Шурасик прибег к низкоурожайному методу упреждающего хамства. Сделать больно первым, чтобы не сделали больно тебе.
– Ну и?.. Зачем ты меня сюда пригласила, Склепова? – строго спросил он.
– И это все? Умиляюсь я таким свиданиям! Мало того, что девушка первой проявляет инициативу, ей еще и грубят! Конец света! Голову на грудь и то уронить некому! – возмутилась Гробыня, ничуть не сконфуженная такой бесцеремонностью.
Тибидохский ботаник вконец запутался и приуныл.
– Гробыня, чего тебе надо, а? Без дураков, а? – жалобно спросил он.
– Ничего мне не надо, а! Что мне может быть надо, а? – передразнила Склепова. – Вот ты скажи, а: почему меня вечно принимают за хамку, карьеристку и гадину? Это меня бесит! Разве я такая? Я мягкая в душе, как ангорский котенок! Меня только погладь, я растаю!.. Но-но, не по коленке!
– Я нечаянно, просто зацепил… – испуганно сказал Шурасик и быстро отодвинулся на безопасное расстояние.
– Да знаю, что нечаянно. Это-то и грустно, что нечаянно… – лениво произнесла Склепова. – Ладно, Шурочка, не бледней! Отбой воздушной тревоги! Я тебя не съем! Нынче мы с Пипой на диете. Отпиливаем от своего ужина по две калории в день! У меня к тебе есть разговор. Су-урьезный, прям жуть!.. Ну что стоишь, как подставка для забора? Не маячь перед очами! Сядь на пенек, пожуй творожок!
Шурасик осторожно опустился рядом и стал терпеливо ждать серьезного разговора. Гробыня молчала и грызла ноготь. Шурасику становилось все тревожнее.
– Ну и?.. – нетерпеливо спросил он через некоторое время, так ничего и не дождавшись.
– Чего «ну и»?
– О чем ты хотела поговорить? Говори!
– А ты меня не понукай! Дай беспомощной девушке собраться с мыслями! – возмутилась Склепова.
Они помолчали еще с минуту. Гробыня закончила грызть ноготь и стала щелчками сбивать с края фонтана прошлогодние листья.
– Ну и? – снова спросил Шурасик.
– Если ты еще раз скажешь «ну и?», я тебя убью! – ласково, но очень серьезно предупредила Гробыня.
– Ну и как ты меня убьешь?
– Задушу! Или сглажу. Или вначале сглажу, потом задушу, затем оживлю, а потом еще раз сглажу… Примерно так, хотя возможны варианты… Отодвинься, Шурасик, я сейчас чихну! Ты чего, голову духами вымыл?
- Предыдущая
- 4/64
- Следующая
