Тайная магия Депресняка - Емец Дмитрий Александрович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/13
- Следующая
– Ладно, ящик с ушами, считай, что тебе повезло… Рассказываю: стоим мы на перекрестке, спокойно радуем весь район своим музоном и тут – трах! бабах! – нас дергает со страшной силой. Я отлетаю носом чуть ли не в стекло. Выскакиваю из машины и что вижу? В нас врезалась девица на крошечной машинке. У нее весь передок вдребезги, а у нас задний фонарь разбит.
Мамай беззвучно заржал, показывая большие белые зубы. Два передних у него торчали немного вкось, образуя треугольную, нечасто встречающейся формы щель. Происшествие казалось хану чрезвычайно забавным. Обычно он во всех врезался, а тут врезались в него. Ну разве не смешно?
– А фонарь, может, редкий! Бедный Мамай, может, до пенсии за него не расплатится! И плевать мне, что эта девка первый день за рулем! Если ты первый день за рулем – нечего гонять! Стой себе на газончике и пыхти выхлопной трубой!.. Или по двору езди и кошек дави!
– Улита! – укоризненно сказала Даф, питавшая, как известно, страсть к кошкам.
– Что Улита?… В общем, она орет на меня, я на нее! Проорались, я говорю: нечего тут вонять уцененными духами! Вызываем ги-бе-де-де! И мы его вызываем! – заявила ведьма.
Хан снова захохотал. На этот раз далеко не беззвучно. Улите даже пришлось прерваться и затолкать ему в рот шоферскую фуражку. Мамай хохотал, давясь фуражкой. По щекам у него текли слезы.
– Приезжают. Я начинаю обрисовывать ситуацию, немножко горячусь, и меня просят помолчать… Ладно, я молчу. Мне интересно, как Мамай выкрутится. У него ж ни прав, ни документов на машину, ни страховки, только справка, что он принимал участие в битве на Куликовом поле в 1380 году в звании темника Золотой Орды и пострадал от действий русского войска. Справка выдана в тысяча девятьсот сорок седьмом году и подписана Берией.
– Что за справка? Подделка, что ли? – спросил Чимоданов.
Мамай выплюнул фуражку.
– Слушай, зачэм подделка? Берия наш был человек. Его Тухломон окучивал, – сказал он с обидой. – А-а! Что дэлаешь? Тьфу!
Улита вновь вернула фуражку на прежнее место.
– В общем, с бумажками разрулили. Но самое прикольное было, когда гаишники уже уезжали и пытались увидеть нашу машину в зеркало. Я вижу: и так они его крутят, и сяк – ан нет ее. Глаза видят, а в зеркале – тю-тю.
– Почему? – спросил Меф. Он смутно догадывался о причинах, но чувствовал, что Улите приятно будет сказать самой.
– Видишь ли, у нас особая машина. Если я ничего не путаю, она была взорвана восемнадцать лет назад в Намибии… – заметила ведьма.
– Но это же грустно! Сидеть там, где когда-то… – поежившись, сказала Даф.
Улита мрачно посмотрела на нее.
– Этого ты могла бы не говорить, светлая! Но если других радостей все равно нет, а вместо эйдоса в груди высверленная дырка, в самых грустных вещах можно найти немало утешительного.
Даф спохватилась.
– Прости!
– Пока прощаю, – отвечала Улита, особо подчеркивая голосом слово «пока».
Даф достала флейту, погладила ее, такую родную и привычную, грустно посмотрела на мундштук и спрятала. Ей хотелось играть, но не здесь же, не в резиденции мрака. Когда несколько тысячелетий подряд играешь по три часа в день, это становится не просто привычкой, а болезненной потребностью.
– Светлая, ты похожа на курильщика опиума! – сказала Улита.
– Почему?
– Только они с такой тоской нюхают мундштук.
– Я его не нюхала!.. Ну спасибо, что ты так думаешь! – сердито ответила Даф.
Недавно восстановленное стекло на парадной фотографии ста первых бонз мрака (снято на торжественном обеде в честь Варфоломеевской ночи, Арей третий слева в верхнем ряду) треснуло сверху вниз.
– Здесь не говорят «спасибо»! Думай, где ты! – напомнила Улита, с удовольствием наблюдая на стекле еще одну трещину, на этот раз горизонтальную.
Мефодий услышал скрипучий смех Чимоданова. Петруччо смеялся редко. Только когда кто-то умирал, или ломал ногу, или происходило нечто подобное.
– Что за смех в зрительном зале? Разве кто-то уже повесился? – холодно поинтересовался Меф.
Чимоданов смутился и перестал смеяться. Он и сам не смог бы объяснить, что его насмешило, и это тревожило.
Мамай распрощался и уехал. Петруччо, которому нужно было встретиться с приятелем, увязался с ним, захватив свою коллекцию монет. Зудука пристроился в рюкзаке за его спиной. Наученный горьким опытом, Петруччо обшарил его карманы и вытащил две газовые зажигалки, гильзу от автомата, два охотничьих патрона и пузырек, набитый спичечными головками. Лишенный своих сокровищ, Зудука, однако, не выглядел расстроенным. Шмыгнув носом, он зловеще нырнул в рюкзак и потянул шнурок, затягивая горловину.
– В правом ботинке у него была заначка! Петарды или что-то в этом духе. Грохнет их в метро или по дороге, – сказал Меф, когда Чимоданов уехал.
– Откуда знаешь? – удивилась Даф.
– Интуиция! Я видел, как он ехидно косился на ботинок, когда Петруччо выгребал зажигалки.
Даф как-то странно уставилась на него.
– А почему Чимоданову не сказал? – быстро спросила она.
– Да ну… С ним невозможно разговаривать. Он все время «я» да «я». Да так прочно садится, что и не собьешь его. Начнешь с ним говорить о чем-то абстрактном, скажем, об Атлантиде. И что в результате? «Я, говорит, в Атлантиде не был». И снова о себе… Нет уж! Против зануды, как против лома, единоборства не работают.
– Все равно надо было сказать про петарду, – сомневаясь, сказала Даф.
– Что я тебе, Тухломон, доносить на кого попало? – возмутился Меф.
– Это был бы не донос, – возразила Даф.
– А что?
Даф провела языком по нижней губе, точно пробуя ее на вкус.
– Ну не знаю… гражданская сознательность, например.
– Гражданская сознательность – это когда узнал, что террористы хотят взорвать пункт приема стеклотары и, не беспокоя милицию, сам навалял им ручкой от лопаты. А по мелочам капать – это называется стукачество, – убежденно заявил Меф.
Улита хихикнула. Она подняла трубку черного телефонного аппарата, стоявшего некогда в штабе Ленинградского фронта, и проверила, не прилип ли к микрофону подслушивающий суккуб, превратившийся в чешуйку перхоти. Это был старый распространенный фокус.
– Ты отстал от жизни, Меф! Теперь все гражданская сознательность. Учись у передовых стран! Там все капают друг на друга, как ржавые краны! Дети – их хлестнули по мордасам майкой, когда они заявились домой пьяные в пять часов утра. Родители – соседка шокирует их, выходя за почтой в розовой пижаме. У них безногая старушка дорогу переползет в неположенном месте – на нее сразу десять звонков в полицию: мол, старая уголовница царапает ногтями дорожное покрытие, портит пейзаж и путается под колесами у джипов. Каждый должен отвечать за свои поступки. Лигул, помню, все умилялся на совещании, как эта сознательность поднимает нам показатели, – сказала она.
– Как-то мы отвлеклись от главного. Бедный Чимоданов едет, а в рюкзаке у него вредоносный башибузук с петардами, – напомнила Даф.
– Ну не такой уж Зудука и вредоносный! – сказал Меф. – Недавно я просыпаюсь, а он сидит у меня на подушке и смотрит грустно, будто тоскует. Даже ножами метательными не заинтересовался. А их в стене штук шесть торчало. Есть у меня привычка ножи в стену кидать и вешать потом на них всякую ерундовину. И вообще не знал, что ты такая правильная.
Даф грустно помолчала, побарахталась немного в неприветливых объятиях совести и решительно сказала:
– В том-то и дело, что я перестаю быть правильной. И это меня огорчает.
– То есть?
– Я… э-э… должна кое в чем сознаться.
– Сознавайся. Скидка выйдет.
– У Зудуки была еще одна заначка. В рукаве. Салют на шесть ракет… Ну или как он там называется, когда много раз бабахает?
Меф уставился на нее с удивлением.
– Откуда ты знаешь?
– Ну все-таки я страж света… – сказала Даф не без гордости.
Она и сама не знала, почему не предупредила Петруччо про салют, который точно был опаснее петард. То ли потому, что Чимоданов ее порядком достал, то ли потому, что Зудука, как существо отчасти одушевленное, тоже имел право на свободу выбора.
- Предыдущая
- 3/13
- Следующая
