Месть валькирий - Емец Дмитрий Александрович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/16
- Следующая
– Погоди-ка! Это не тот писатель в стиле «Упавшие с моста разбойники тонули и кричали „SOS“?
– Нет, не он! – быстро отреклась Зозо.
– Ну как же! Он еще читает лекции в педунивере, а в свободное время детективы переводит? Ну типа: «Я мстю, и мстя моя страшна! – сказал мистер Гадкинс, закладывая бомбу в детский горшок».
Зозо нахмурилась, оберегая от брата очередную свою иллюзию.
– А ты не завидуй! Сам небось даже фантик от шоколадки перевести не смог бы...
Пуля пролетела мимо цели. Хаврон не был честолюбив.
– А еще у твоего кадра в ушах были ватки! – добавил он, подумав.
– Как ты разнюхал? Разве вы знакомы? – расстроилась Зозо. Такой подробности она, признаться, не углядела.
– Ну как же! Ты еще приглашала его икеевскую табуретку скручивать... Ну ту, которую сама накануне раскрутила. Ах-ах, я вся такая беспомощная, такая тютя! Жаль, я ему не сказал, что ты даже башенный кран можешь починить вилкой.
– Только попробуй вякнуть. И вообще что за дурацкая привычка сидеть по вечерам дома? – огрызнулась Зозо. – А переводами он занимается от безысходности, для хлеба. На самом деле он филолог, Пушкиным занимается. А в душе он поэт.
Эдя пожал плечами. Он давно привык к тому, что сестра его способна углядеть поэта в ком угодно. Даже в продавце зонтиков у Курского вокзала.
– Поэт с ватками в ушах? Фу! Это не демонично, – сказал Эдя.
– Какая разница? Может, у него уши тогда болели? – поморщилась Зозо.
– Болят уши – отрежь их и съешь, если кушать хочется, но оставайся поэтом! А детективчики не переводи! Вот! – возразил Эдя.
– А ты не суди – и сам не сядешь! Поэт тоже человек и имеет право визжать и возмущаться, когда ему подсунут в обменнике фальшивую сотню, – возразила Зозо.
Хаврон ехидно потер ладони.
– О! Мы еще и в обменниках визжим! Как все запущено! Нет, милая моя! Визжать поэты не имеют права. Вот вызывать на дуэль или писать эпиграммы – это сколько угодно.
Как всякий циник, в глубине души Эдя был идеалист и потому кусал мир, что он не соответствовал его размытым, неопределенным, но, вне всякого сомнения, величественным идеалам. Вот только становится ли мир лучше оттого, что несколько циников пинают его ногами, пытаясь разбить толстую, как у грецкого ореха, скорлупу и добраться-таки до ядра?
– И вообще: у многих поэтов есть странности. Фет, например, был жадный, а Маяковский мнительный... И что, кого-то это сильно трогает? – огрызнулась Зозо.
С Тесовым она познакомилась месяца за два до поездки в Египет. Роман как-то сразу стал вялотекущим, как грипп, и слезливым, как вирусный конъюнктивит. Зозо сразу выбросила его из головы, надеясь на курортное чудо. Однако в Египте ничего интересного не подвернулось, и Зозо, как мудрая и дальновидная женщина, вновь начала подогревать в себе нежность к Тесову.
Тем временем Эдя разделся до голого торса и отправился в ванную примерять майки. Попутно он разглядел себя в зеркале и даже повернулся боком, чтобы оценить, насколько величественно выглядит при таком обзоре. Мускулатура у Хаврона была довольно внушительная, но несколько отягощалась пивным бурдючком, который, начинаясь чуть пониже солнечного сплетения, упорно доказывал свое происхождение от комка нервов.
«Надо было попросить Трехдюймовочку, чтобы она живот куда-нибудь дела... Но она так быстро умотала, когда маги перестали за ней охотиться» – подумал он озабоченно.
– Нет, все-таки он поэт. Ему знакомы муки честолюбия. Знаешь, что он мне как-то сказал? «Я мог бы побить Пушкина, родись я в другую эпоху!» – донесся из кухни голос Зозо. Думая, что Эдя слушает, она все это время разговаривала сама с собой.
– Угу. Многие могли бы. Ломом в подворотне. Знаем мы таких, – заметил Эдя, с удовольствием отмечая, что в майке живот бесследно исчез.
Зозо невольно хихикнула. Несмотря на желание быть Буслаевой, она все-таки была урожденной Хаврон.
– А еще он ужасный чистюля! У него две зубные щетки, – неожиданно для себя наябедничала она. – По количеству зубов? – отозвался братец, Зозо снова хихикнула, но немедленно взяла себе в руки. Посмеяться над Тесовым можно будет и после, в случае, если он не оправдает возложенных на него надежд. Пока же рано еще себя расхолаживать. Напротив, имеет смысл напитаться к Тесову возможно большей заочной нежностью. Зозо была опытная женщина и понимала, что самый надежный и окупаемый способ быть любимой – это любить самой. Именно поэтому влюблялась быстро и профессионально, не слишком приглядываясь к недостаткам и тренированной фантазией раздувая достоинства.
Вот и сейчас Зозо моргнула и с некоторым усилием пробудила в памяти дорогие черты. Поэт, лектор и переводчик Тесов встал перед ней как живой. Впрочем, он и был живой и даже разведенный.
– Хаврон! Ты дурак и мелкий завистник. Тема закрыта. Еще раз вякнешь – отберу майки, – сказала она сухо.
Эдя не стал рисковать майками и оставил Тесова в покое.
Закончив разбирать чемодан, Зозо решила вспомнить о сыне. Последнее время они виделись редко. И всякий раз Мефодий казался ей отрешенным. Когда она что-то говорила ему, он вежливо слушал и кивал, временами поглядывая на часы. Больше всего Зозо пугала усмешка, иногда появлявшаяся на его губах, когда она, как ей казалось, пыталась поговорить с ним серьезно. Усмешка эта была снисходительной, словно все материнские откровения Зозо являлись для него детским лепетом. Не будь Зозо так безумно занята своей собственной жизнью, возможно, ранняя самостоятельность сына тревожила бы ее куда больше.
Последний раз они виделись незадолго до ее отъезда в Египет, на дне его рождения. Меф тогда заскочил домой буквально на час-полтора. И сейчас еще на столе, который по привычке продолжал считаться столом Мефодия, лежала открытка. Зозо знала, что если открыть ее, то заиграет музыка и ее голос, пойманный хитрым диктофончиком, скажет:
Дорогой Мефочка!
Твоя мамочка поздравляет тебя с 14-летием. Четырнадцать – это очень важный рубеж. С него начинается третье, самое ответственное семилетие в жизни каждого человека. Будь всегда таким же умным и добрым мальчиком!
13 апреля 20** г.
Зозо огорченно царапнула открытку розовым ногтем. Похоже, Мефодий не слишком оценил подарок, раз даже не взял его с собой. Откуда ей было знать, что ему хотелось держать домашние дела в секрете от настырных комиссионеров и сиропно-приторных суккубов?
Взяв с полки альбом с фотографиями Мефодия, наспех отщелканными на мыльницу здесь же, в день его четырнадцатилетия, Зозо пролистала его. Вот Мефодий обнимается с Эдей. В глазах у обоих отблескивает вспышка, и они кажутся красными, как у двух вурдалаков. Вот Меф задувает свечи, воткнутые в торт из кондитерской. Вот Мефодий уже с Зозо. Стоит с видом «Эдя-ну-щелкай-же-скорее-как-все-это-достало». Макушка Зозо достает ему примерно до уха. Вымахал детина! А вот Зозо зачем-то щелкнула Мефодия со спины, когда он отвернулся. Светлый хвост длинный, до середины лопаток Волосы блестящие, ухоженные. «Похоже, мальчик начал следить за собой», – удовлетворенно подумала Зозо, не знавшая, что волосы Мефодия напитываются злом. Ее несколько удивило, что ни на одной фотографии не было Даши, хотя в тот день она была у них в гостях и снималась охотно. Откуда Зозо было знать, что Даф просто не пожелала оставаться на фотографии?
Зозо задумалась, ощущая потребность выразить свои сложные, неуловимые мысли. Но так как мысли не хотели выражаться, а потребность становилась свербящей, она прибегла к одному из общечеловеческих клише, заготовки которых, как известно, рассеяны в воздухе.
– Нет, ты подумай! Моему сыну четырнадцать! У него сорок третий размер обуви и рост сто семьдесят семь сантиметров! Для женщины, которой никто не дает больше двадцати семи, иметь в сыновьях такого лося просто неприлично! – кокетливо сказала она Эде.
Хаврон скривился. Очень профессионально. Он всегда кривился так, словно его угостили по меньшей мере лимоном, одна сторона которого была обмазана горчицей, а другая хреном. Слушать женщину – последняя вещь, которую должен делать мужчина. Если женщина любит ушами, то мужчина больше любит, когда уши не загружают посторонними звуками. Особенно если эти звуки производит родная сестра или кто-нибудь из родственников.
- Предыдущая
- 6/16
- Следующая
