Юность под залог - Богданова Анна Владимировна - Страница 24
- Предыдущая
- 24/53
- Следующая
– Нет, Павла с семьей просто невозможно обойти стороной, – пробормотала Зинаида Матвеевна себе под нос и добавила мечтательно, обращаясь к деревянным счетам: – И потом, у них дача под Москвой! Как хорошо поехать туда летом с Ариночкой отдохнуть!
И тут она вдруг вспомнила о Милочке – своей несчастной тридцатилетней племяннице, художнице – дочери покойной старшей сестры Антонины. Миленок до сих пор никак не могла выйти замуж, все рисовала агитплакаты для столичных фабрик и заводов.
– Это мой долг! – патетично воскликнула Гаврилова, легонько ударив кулаком по пышной, необъятной груди. – Долг тетки позвонить ей и настоятельно попросить прийти! И Любахе тоже надо бы позвонить! Ой! – И она схватилась за голову от отчаяния и безысходности. Ведь если придет ее вторая племянница, Любаха, то с ней, несомненно, увяжется Иван Матвеевич – младший брат Гавриловой, жизнь которого омрачена жуткой трагедией: в самом начале войны он был случайно подстрелен своим товарищем и комиссован по тяжести ранения. И все бы ничего – мало ли что может быть на месте театра военных действий?! Но весь ужас был в том, что Иван Матвеевич втемяшил себе в голову, что именно он, и никто иной, должен был сорвать с рейхстага поганое фашистское знамя. Однако судьба-злодейка распорядилась иначе. Это не давало брату Зинаиды Матвеевны покоя и по сей день – стоило ему только пропустить рюмашку-другую, как он начинал то плакать, то смеяться, с неподдельной злостью выкрикивая в промежутках:
– Я всю войну прошел! А до Берлина не дошел! Почему? Почему не я сорвал с рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю!
Засим следовала песнь. Иван Матвеевич всегда исполнял одну и ту же, со страстью, с нескрываемой патетикой, громким каркающим голосом, от которого у Зинаиды Матвеевны моментально начинала раскалываться голова, а у Василия Матвеевича тут же возникало непреодолимое желание дать брату в морду (он обычно так прямо и говорил: «Я ему щас по морде дам! Он у меня допоется!»). Естественно, Иван Матвеевич не мог оставить дома свою супругу – Галину Тимофеевну, которая преподает химию в старших классах и которой буквально проходу не дают ее ученики. Да-да, Галина Тимофеевна – та, которую Гаврилова застукала с Владимиром Ивановичем в маленькой комнате еще на старой квартире на поминках собственной матери в самый что ни на есть кульминационный момент сексуального наслаждения. Но дело это давно минувших дней – двенадцать лет прошло с тех пор, так что Зинаида Матвеевна забыла о том неприятном инциденте, выкинув его из памяти навсегда.
– Хорошо хоть Любаха развелась со Славиком! Одним ртом меньше, – с облегчением вздохнула она.
Любашка действительно развелась с мужем год назад – с тем самым Славиком, который, влюбившись в нашу героиню на море, все просил ее руки, обещал подождать, поскольку Авроре тогда еще не исполнилось восемнадцати. Но Любахе удалось быстро и без особого труда охмурить молодого человека, забеременеть от него и в конце концов женить его на себе. Славик такой супружеской жизни, какая у него сложилась с Любовью, не мог увидеть даже в кошмарном сне – вечные капризы, недовольство, а главное – яйцо вкрутую на завтрак и котлета за тринадцать копеек после работы на ужин – это, пожалуй, может вынести лишь один человек – Любашкин отец, Иван Матвеевич. Он настолько любил свою супругу – неверную химичку, чтил ее, сдувая с нее пылинки, что терпел все: и скудные завтраки с ужинами, и пальто, купленное сразу после войны, которое он донашивал до конца дней своих, – залатанное, зашитое несколько раз по подмышечному шву, с подобранными в тон лоскутами.
Славик же не настолько обожал Любаху – его всегда преследовала навязчивая мысль, что любил и любит он вовсе не ее, а ее двоюродную сестру – Аврору. Поэтому ровно через две недели после рождения сына Димули (когда жизнь заметно усложнилась и он перестал получать свои законные яйца с котлетами) он собрал чемоданчик, поцеловал отпрыска в лоб и, шепнув ему: «Сын! Когда вырастешь, поймешь отца и не осудишь», ушел прочь из семьи.
И тут вдруг, подобно штыку, мозг Зинаиды пронзила мысль о младшей сестре Екатерине Матвеевне – любительнице красного крепленого вина, легкомысленной, нечистой на руку женщине. Помимо того что она всю жизнь пропорхала, как стрекоза, то сдавая, то забирая обратно из детского дома своих троих детей, прижитых от обожаемого Леньки Дергачева, за которого она так и не вышла замуж; кроме того, что нигде никогда не работала, она еще умудрилась однажды упереть у Гавриловой ее единственный серый рабочий костюм. Эту попробуй не пригласи! Такой скандал закатит, сраму не оберешься. К тому же Зинаида Матвеевна понимала, что сестра сейчас, как никогда, нуждается в ее моральной помощи и поддержке. Дело в том, что два года назад от нее ушел Леонид – любовь всей ее жизни. Допившись до белой горячки, Дергач, собрав что было ценного в доме в один внушительный узел, отправился на постоянное место жительства к Клавке – потерянной женщине, такой же пропойце, как и он сам.
Катерина по сей день не могла прийти в себя после столь жесточайшего и неожиданного удара судьбы. Она стала плакать еще чаще, чем прежде, заливая свое горе дешевым портвейном, она выла, причитала, но... Все это не помешало ей начать свою трудовую деятельность в тот год, когда Зинаида Матвеевна, уйдя на заслуженный отдых, ее благополучно завершила, – устроившись ночным сторожем на овощную базу.
– И ее позову, – махнув рукой и удивляясь в душе своему поистине неисчерпаемому благодушию, решила Гаврилова. – Только вот стоит ли приглашать Тамарку Кравкину? Зачем она нужна? – размышляла она. Не выдержала и позвонила дочери: – Аврор, я вот все думаю, надо ли нам Тамарку-то приглашать?
– А почему нет? – удивилась Аврора. – Она моя лучшая подруга, она приезжала, поздравляла меня с рождением Арины, кучу пеленок подарила! Почему ж ее не звать-то?! Томка – моя единственная подруга!
– Это хорошо! Вот это хорошо!
– Что «хорошо»?
– Что единственная! – воскликнула Зинаида Матвеевна и, бросив трубку, загнала еще одну костяшку справа налево. – Итого... Итого... – Гаврилова зажмурилась – ей страшно было смотреть на счеты, которые отражали приблизительное число приглашенных гостей. – Двадцать семь! Ой! С Аришенькой двадцать восемь! Ой! Не могу! Ща сердце лопнет! – воскликнула она и ринулась на кухню, капать корвалол. – Бат-тюшки! Чего это я натворила-то! Во дура-то! Не жилось спокойно! – И она маханула полпузырька неразведенных сердечных капель. – Ох! Несчастная я, несчастная! Сама себе горе устроила! – охала Зинаида Матвеевна и, открыв рот, отчаянно замахала ладошкой. – Ведь вот надо же: чего хорошего, дак помалу, а плохого, дак с лешего!
Отменить банкет, дать задний ход Гаврилова никак не могла, поскольку о вечеринке знали почти все потенциальные гости. Они затаились и с нетерпением ждали приглашения. Поэтому хотела ли этого Зинаида Матвеевна, нет ли, но ей нужно было как-то выходить из сложного положения, надо было где-то собрать всех вышеприведенных родственников и знакомых. Бедная женщина понимала, конечно же, что ни в ее с Геней, ни в метелкинской квартирах двадцать восемь человек (ну хоть ты тресни!) не поместятся.
К счастью, выход из трудного положения был найден!
Через день после подсчета гостей совершенно раздавленная и уничтоженная Зинаида Матвеевна ехала с рынка на троллейбусе, как вдруг взгляд ее остановился на ресторане «Ромашка». Она, недолго думая, сошла со своего места и, бесцеремонно растолкав пассажиров, выскочила на ближайшей остановке. В ее голове еще не успела сформироваться какая бы то ни было определенная мысль, но она, подгоняемая поистине собачьим чутьем, неслась к ресторану «Ромашка». Влетев внутрь, Гаврилова незаметно прошмыгнула в кабинет директора заведения товарища С.С. Дуршлакова (о чем свидетельствовала черная пластмассовая табличка по правую сторону от двери с золотыми, кое-где стертыми уже буквами) и долго, нудно, чрезвычайно запутанно рассказывала ему о своих многочисленных родственниках, о вечеринке, о рождении внучки – короче говоря, обо всем, кроме самого главного.
- Предыдущая
- 24/53
- Следующая
