Алые крылья огня (Охота на страх) - Бессонов Алексей Игоревич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/86
- Следующая
Командир молча налил виски в пару узеньких серебряных рюмок и придвинул одну из них Дирку.
– Я говорил о тебе с Кессельрингом, – сообщил Торн. – Если бы не он, тебе пришлось бы по-прежнему болтаться над Ла-Маншем.
– ПВО метрополии – прекрасный опыт, – хмыкнул Винкельхок. – Здесь мне воевать не с кем. Мальчишки из новозеландских экипажей меня не устраивают.
Медведь недовольно заворчал и опрокинул свою рюмку в рот.
– Ты, получается, недоволен?
– Отчего же. Я доволен – в первую очередь тем, что мы снова вместе. К тому же в Александрии, кажется, стоят полки метрополии. Это может быть любопытно.
– У тебя восемнадцать сбитых, – произнес Торн в сторону.
– Двадцать девять, – спокойно ответил Винкельхок. – Восемнадцать подтверждены. Я не люблю летать со всей оравой – для защиты бомбардировщиков у нас хватает недоучек, создающих в воздухе форменную свалку и героически подставляющихся под огонь королевских истребителей. Я предпочитаю охотиться самостоятельно.
– И получать взыскания по поводу низкой летной дисциплины.
Винкельхок скептически осклабился и протянул руку к невыпитой рюмке.
– Зато я не угробил ни одной машины. Кстати, тебе придется предупредить моих механиков – я летаю без парашюта и спасжилета. Это дерьмо мешает мне двигаться в кокпите.
– Я не стану тебя заставлять. И писать взыскания тоже не стану. Мне требуется другое – защита от возможных налетов. Я думаю, они вот-вот начнут бомбить всю Триполитанию.
– Что, итальянцы так плохи?
– Хуже, чем ты можешь себе представить. Слушай, Синий, – Тори прищурился и заглянул в серые глаза обер-лейтенанта, – ты ведь можешь увидеть волны проклятых англичан… увидеть, услышать, черт тебя побери, я не знаю, как ты это делаешь, – и не хочу знать! Но ты должен, понимаешь. Синий, ты должен!.. Иначе они нас накроют.
– О господи, Медведь, ты что же, стал бояться?
Торн отвел глаза.
– Ты будешь летать ведомым у командира второй эскадрильи. Он у нас уникум, закончил то ли Гейдельберг, то ли Гессен по кафедре философии. Этакий буддист, понимаешь ли… но летает прекрасно, я уверен, что вы с ним сработаетесь. У вас будет своя боевая задача, я не стану гонять вас по мелочам.
– А тебе это простят?
– Мне – простят. Тут не все так уж просто, как ты думал. Чертовы макаронники совершенно не хотят воевать, они сдаются в плен пачками, а нас слишком мало, чтобы решить все стоящие перед нами проблемы. Англичане шныряют над заливами, как у себя дома…
– Я уже видел.
Торн понимающе усмехнулся и поднялся из кресла. Подойдя к стоявшему в углу палатки ящику из-под радиостанции, он поднял трубку находившегося на нем полевого телефона и нервным движением крутнул ручку.
– Гауптмана Больта – ко мне. Я и в самом деле стал побаиваться, – повернулся он к Винкельхоку, – проклятая арифметика сделала меня отчаянным фаталистом, вроде как в восемнадцатом году. Правда, тогда я был моложе и счет не в нашу пользу представлялся мне не таким ужасным.
Дирк вспомнил разговор, происшедший между ними четвертого сентября тридцать девятого, в небольшом польском местечке, куда Торн прибыл в состава инспекции министерства авиации, – дело было на следующий день после вступления Англии в войну, и старый Медведь был мрачнее тучи. «Франция, в сущности вздор, – говорил он, – но вот проклятые англичане! Их слишком много, гром и молния, и я это уже видел!» Оглядев полк, в котором служил Винкельхок, Медведь напился. Возглавлявшие инспекцию чиновники смотрели на него неодобрительно, эйфория польской кампании воспринималась в Берлине как нечто само собой разумеющееся, и пораженчество опытного аса было им непонятно. Торн хорошо знал арифметику. Восемнадцатый год был прекрасной школой, и все прошедшие через нее навсегда запомнили кошмар собственной беспомощности, накрывший их тогда липкой кровавой волной, – повторение казалось слишком страшным.
Винкельхок тоже не сверкал энтузиазмом, хотя, впрочем, и не ударялся в особую депрессию. Как и Торн, Дирк весьма реально представлял себе ситуацию, но ему на нее было плевать. У него были причины. К мыслям о собственной смерти Синий Дирк относился с полнейшим равнодушием, удивлявшим Медведя еще в тридцать шестом, когда они только познакомились.
– Гауптман Больт, герр оберст-лейтенант!
Винкельхок повернулся, но оторвать зад от кресла и не подумал. В палатке стоял высокий тощий мужчина лет тридцати, весь наряд которого составляли форменные шорты и какие-то немыслимые коричневые сандалии явно невоенного образца. На узкой яйцеобразной голове покоилась смятая по английской моде песочная фуражка с летными очками над козырьком. Дирк улыбнулся – голубые глаза гауптмана Больта показались ему добрыми и то же время немного растерянными, словно у близорукого.
– Присаживайтесь, дружище. – Торн чуть приподнялся и вытащил правой ногой спрятанный под столом брезентовый стул. – Виски хотите?
– А… гм, – сказал Больт. – В общем-то, можно…
– Вы пока познакомьтесь, – утробно бухнул Торн, – это – обер-лейтенант Дирк Винкельхок, он только что прибыл из северной Франции. С сегодняшнего дня он ваш ведомый.
Дирк поднялся.
– Весьма рад, – очень цивильно улыбнулся Больт, протягивая длинную жесткую ладонь, – надеюсь, мы с вами поладим. Я вижу, вам случилось воевать в Испании?
Винкельхок покосился на украшавшую рукав синюю ленту и коротко кивнул. Больт ему нравился.
– Вот именно, что случилось, герр гауптман. Это не лучший эпизод в моей биографии. Я делал там слишком много ошибок.
Больт понимающе кивнул и уселся на придвинутый Торном стульчик. Следом за ним опустился и Винкельхок. Подполковник с неожиданным проворством нагнулся и, незаметно морщась, извлек из-под стола третью рюмку. Разлив остатки виски, Торн кривовато усмехнулся и щелкнул пальцами:
– Прозит, господа… Вы у меня вроде последней надежды на спасение грешной души. Проклятая жара!
Больт причмокнул. Его пальцы стиснули рюмку с трепетом испытанного пьяницы – широко раскрыв пасть, гауптман влил в себя ароматный напиток, шумно сглотнул и выдохнул в сторону. Голубые глаза довольно блеснули.
Дирк протянул ему раскрытый портсигар.
– Прошу, герр гауптман.
– Гюнтер, с вашего позволения, – представился Больт, задумчиво шевеля носом. – Если я правильно понял ситуацию, вы займете вакантную должность моего заместителя?
– А Медведь меня выше и не пустит, – усмехнулся Винкельхок.
– Вам придется тянуть свободное патрулирование, – сообщил Торн, – кроме вас, этим заниматься некому. Ведомым у Больта был фельдфебель Мюкке, но его свалил стрелок египетского «Галифакса» – бедняга упал в залив, и больше мы его не видели.
– Увы, – гауптман развел руками, – я не успел заметить, что негодяй слишком быстро разворачивает башню.
– Вы атаковали парой? – быстро спросил Винкельхок. – Порочная практика.
– Вот как?..
– Синий Дирк привык иметь свое мнение по любому вопросу, – поспешил перебить Торн, поворачиваясь к Больту. – Самое странное то, что в большинстве случаев он оказывается прав. Я до сих пор не могу выяснить, где его научили этакому… хм, оригинальному мышлению.
– Если я правильно понял, Мюкке был сбит стрелком соседнего бомбардировщика, – мрачно усмехнулся Винкельхок. – Я тысячу раз видел это над Францией. Почему, атакуя, мы не желаем принимать в расчет угол обстрела башен самолета, идущего где-то рядом? Неужели это настолько сложно? Что за героизм – подставиться под прицельный огонь какого-то британского парня?
– Вы ясновидящий, Дирк? – поразился Больт. – Или вы хотите сказать, что там, в горячке боя, вы способны мгновенно просчитать все секторы возможной опасности?
Винкельхок предпочел промолчать. Объяснять собеседнику, что воздушный бой должен быть не горячкой, а скорее головоломкой, ему отчего-то не хотелось. Сможет – поймет сам, не сможет – значит, такова его доля… Сражаясь с первого дня войны, он научился четко различать летунов, пусть даже летунов прекрасных, и настоящих воинов воздуха, расчетливых и хладнокровных. Летунов, к сожалению, было подавляющее большинство. Ни в Польше, ни во Франции, ни даже в Англии настоящих асов он так и не встретил: все сбитые им пилоты были суматошными и излишне эмоциональными летунами. В рядах Люфтваффе асы иногда встречались, но их было слишком мало, чтобы всерьез говорить о настоящей боевой работе. Больт, по всей видимости, летал так же, на своих эмоциях. Дирк считал, что эмоции следует беречь для более приемлемых ситуаций. Он не стал спорить – эти дискуссии осточертели ему довольно давно и возвращаться к ним не имело никакого смысла.
- Предыдущая
- 3/86
- Следующая
