Яд вожделения - Арсеньева Елена - Страница 36

• Предыдущая
• 36/77
• Следующая

Она не успела додумать. Небрежно откинув полы, Фриц сделал приглашающий жест, а когда дама замешкалась, не поленился подтащить ее к себе и водрузить на свои колени, для надежности поглубже насадив на кол. Она задергалась, вырываясь, но Фрицу только того и надобно было, так что вскоре они уже прыгали вместе, и наконец Фриц знакомо побагровел, завел глаза, застонал…

Алена не без любопытства следила за его лицом, на котором выражение напряженного ожидания постепенно сменялось блаженным спокойствием.

Наконец Фриц открыл глаза:

– О… о! Zweimal подрьяд… О, это ест Herrlichkeit! О, да ты настоящая чюро-дей-ка! Как это говорится в Русланд? Не знайт, где найдет, где потеряйт? Нет плохо без хорошо? О, это ist Weinkrampf!

Алена растерянно улыбнулась, кивнула и сделала попытку слезть, но Фриц еще крепче стиснул ее талию:

– О нет, нет! Оставаться на место! Как это сказать… Святое место не бывать пустое? Здесь сиживать Катюшхен, теперь будешь сиживать ты, meine Taube! Это будет твой… как это бывает? Палка для птиц? Сидеть птица?

– Насест? – робко предположила ничего не понимающая девушка.

– О ja! – захохотал Фриц. – Твой насесть! Этот дом – твой клетка, а meine Glied – твой насесть! Was wollen sie? Ты хотеть?

Она пожала плечами, все еще не в силах понять, чего от нее добивается этот немец-перец-колбаса, который, вместо того чтобы горевать по уехавшей любовнице или буйствовать во гневе, хохочет и веселится.

– Не хотеть? – удивился Фриц. – О, я понимаю. Тебе мало zweimal! Надо dreimal? Ох-хо-хо! А ну-ка, meine Glied… Ну, давай, давай… – Он растерянно хлопал светлыми ресницами. – О нет… да! Да! Ты чувствуешь? Ты его чувствуешь? Ты рада? А, meine Beereling?

«Ягодка» закрыла лицо руками, невольно подчиняясь резким движениям Фрица, восхищенного вновь обретенными свойствами своего залежавшегося и чуть ли не мохом поросшего орудия. И если сначала он еще допытывался, смеется она или плачет, то вскоре вновь позабыл обо всем на свете, жадно ловя летучие искры животворного огня.

А она… Уж смеяться-то ей было не над чем! Плакать? Конечно, следовало плакать, но Алена уж столько слез пролила, что одни всхлипывания и остались. Так что она, пожалуй, все-таки смеялась.

…Алена очнулась от боли: кто-то дергал ее за волосы. Эта боль воскресила жуткое воспоминание: медведь сдирает с головы жертвы кожу вместе с волосами! Она вскинулась, рванулась – и в то же мгновение к ее лицу придвинулось чье-то лицо.

Это был не медведь, а человек!

– Отпусти, Христа ради! – шепнула Алена, однако вцепившаяся в ее косу рука не ослабела, словно незнакомец не понимал. И тут Алена впервые заметила, что взгляд его пуст и неподвижен, словно у мертвеца… или безумца.

Господи! Она обмерла, обмякла в этих железных руках. Неужто ее бросили к какому-нибудь несчастному одержимому из тех, которые настолько опасны, что их держат в клетках до смерти? Ну, если так, минуты ее сочтены, коли не придут надсмотрщики, не спасут!

Существо так крепко натягивало косу, что Алена едва могла повернуть голову, чтобы оглядеться и понять, где находится. Oна видела сквозь прутья решетки очертания домов, выступающих из рассветной полумглы. Mесто показалось смутно знакомым. Вроде бы окрестности Красных Ворот. Где-то здесь рядом Аптекарский приказ, куда они часто ходили с отцом, куда собирались с Катюшкою – посмотреть на чудовище, да так и не собрались.

И тут догадка, страшнее которой и представить невозможно, страшная, как смертельный удар, коснулась рассудка и заставила Алену испустить крик, который показался ей оглушительным, а на самом деле был слабым хрипением.

Она медленно зажмурилась, не в силах более глядеть в лицо своей смерти.

Понятно, почему ей показались знакомыми окрестности! Это как раз и был двор Аптекарского приказа, тот самый двор, где держали на цепи полузверя-получеловека, найденного охотниками в арзамасских лесах. В клетке этого чудовища и находилась сейчас Алена.

Что делать? Начать звать на помощь? А если это разъярит его? О, хоть бы пришли караульные! Может быть, если чудовище увидит пищу, оно отпустит Алену и ей удастся взобраться на решетку?

Она покосилась на страшное, изрытое оспинами лицо, над которым торчали сбившиеся колтуном волосы. Слышала, будто звери не выносят пристального человеческого взгляда, могут страшно разъяриться от этого, однако чудовище на нее не накидывалось, и все дольше становились мгновения, когда они с Аленою смотрели друг другу в глаза.

«А если опять заговорить с ним?» – подумала она. Конечно, это почти наверняка напрасная затея, но все-таки Алена решила попробовать.

Не сразу удалось разомкнуть пересохшие от страха губы, но наконец она вытолкнула из горла хриплое подобие слов:

– Кто ты?

Взгляд чудовища замер на ее губах, и Алена снова заставила их шевельнуться, проговорив:

– Отпусти меня.

Теперь голос повиновался лучше, звучал мягче, и хоть чудовище явно не понимало ничего, оно продолжало пристально смотреть на ее губы.

– Не убивай меня, – проговорила Алена. – Я тебе ничего плохого не сделаю.

Покрытые коростой губы чудовища дрогнули, разомкнулись – и с них сорвался какой-то нечленораздельный звук. Вот именно: это было не рычание, а некое всхлипывание, и Алена с изумлением поняла, что неведомое существо пытается говорить! Вряд ли оно хотело что-то выразить – вернее всего, просто силилось повторять за Аленою. Очевидно, ему понравилась человеческая речь, хотя едва ли с этим существом кто-то прежде разговаривал. Наверное, оно все время слышало грубые крики, в которых таился страх и ненависть перед его уродством.

– Отпусти меня, а? – попросила Алена как могла мягче. – Не причиняй мне вреда, Христом-богом тебя молю. Ведь ты когда-то был человеком, значит, можешь кого-то пожалеть…

Как ни странно, ей не так уж трудно оказалось говорить с ним приветливо. Страх еще сковывал движения и помыслы, но Алена всегда любила всякое зверье, и никогда в жизни ни одна самая злобная псина не сделала даже попытки накинуться на нее. И это чудовище вело себя вполне мирно. Оно слушало – и вроде бы пыталось понять.

«Надо говорить, беспрестанно говорить, – мелькнула мысль. – Я убаюкаю его речами, я смогу продержаться, пока не придут люди…»

И в это мгновение люди пришли.

Сначала Алена услышала далекий смех, потом вдруг звук резко приблизился, словно человек вышел из-за угла. И на миг стало тихо… Алена боялась повернуться, однако всем существом своим расслышала топот бегущих ног и полные ужаса крики на два голоса:

– Мать честна! Девку… девку заломал, зверюга!

– На помощь! Спасите! Спасите, кто в бога верует!

Чудовище сгребло Алену в охапку так стремительно, что она даже пикнуть не успела, и издало сдавленное рычание. Дико поведя глазами, оно швырнуло Алену в угол клетки – она не удержалась на ногах и упала – и принялось бросаться на решетку, сотрясая и выворачивая ее из земли. Ярость его чудилась неукротимой, и два караульщика порскнули прочь, потому что длинные когтистые ручищи вдруг просунулись меж прутьями в явном стремлении схватить неосторожного и растерзать на месте.

Алена с трудом села, повела глазами – и только теперь вполне разглядела то существо, которое во всякий миг могло сделаться ее палачом.

Оно было бы среднего человеческого роста, когда б не согбенная спина и не понурая, провисшая меж плеч голова, которую даже в ярости оно не могло вполне поднять. Ноги его были босы, и всей одежды на нем была черная от грязи посконная рубаха, вся в прорехах, сквозь которую проступало неимоверно грязное и худое, однако все так и оплетенное тугими мышцами тело. И если несколько мгновений назад Алене чудился проблеск мысли в поступках этого существа, то сейчас в нем истинно не было ничего человеческого. Это был зверь… дикий зверь, готовый убить всякого, кто посмеет отнять у него добычу. И этой добычей была Алена.

• Предыдущая
• 36/77
• Следующая