Страшная сказка - Арсеньева Елена - Страница 3

• Предыдущая
• 3/87
• Следующая

– Мы с тобой сегодня как близнецы-братья, – сказал он, протягивая Коляше руку.

Тот небрежно тиснул его ладонь.

– В масть! Хоть пиши с нас полотно «Будни уголовного розыска». Вернее, отдела по борьбе с экономистами. Что-то ты долгонько добирался. Пошли, экзамен уже идет.

– Ты б еще позднее позвонил, – огрызнулся Родион. – Я вообще уходить собирался. А что сдаем?

– Какую-то ветеринарную хреновину, для которой нужна латынь, – ответил Коляша. – Что-нибудь смекаешь в этом предмете?

– Ну… – Родион чуть напрягся, а потом радостно сообщил: – In vino veritas! [1]

– Святая правда! – потирая виски, кивнул Коляша. – А что-нибудь поприличнее знаешь?

Родион призадумался, и, пока они шли коридорами академии, прохладными, полутемными, какими и положено быть коридорам вуза, мимо высоких белых дверей с номерами, он периодически выпаливал что-нибудь этакое, выплывающее из бездн памяти:

– O tempora! O mores!.. Aut Caesar, aut nihil… De mortuis aut bene, aut nihil… Tempora mutantur et nos mutamur in illis! Veni, vidi, vici [2]… – пугая проходивших мимо студентов.

Наконец Николай остановил его жестом и двинулся к какой-то барышне, которая стояла около окна и, вытянув шею, нервно вглядывалась в полумрак коридора. При виде Коляши ее накрашенное личико радостно просияло, и она кинулась на шею Мыльникову с таким пылом, что Родиону пришлось даже поддержать покачнувшегося друга.

– Колян, ну где ты бродишь?! – воскликнула барышня. – Я уж думала, ты меня кинул!

Мыльников сорвал со своей шеи ее унизанные дешевыми колечками руки и прошипел:

– Отойди, дура! Все дело загубишь!

Родион покачал головой. Он сроду не наблюдал за Коляшей склонности к малолеткам – особенно к малолеткам таким наштукатуренным, таким коротконогим, плотненьким, с довольно обширными «галифе», с трудом вмещающимися в узенькую юбочку. Как многим малорослым мужчинам, ему обычно нравились женщины видные, высокие, с модельной фигурой. Другое дело, что такие брунгильды на невзрачного мента не обращали никакого внимания. Вот и приходилось довольствоваться абы кем…

– Где кассета? – продолжал шипеть Коляша, зыркая по сторонам. Однако коридор, еще недавно многолюдный, вдруг очень удачно опустел, так что сцены, компрометирующей любящего мужа и отца двоих детей, никто не мог наблюдать.

Девчонка сунула руку в шуршащий пакет и вытащила маленькую кассету, какие вставляют в видеокамеры.

– Адаптер? – пряча кассету за пазуху, отрывисто спросил Мыльников.

Девчонка поколебалась, потом с некоторой неохотой вынула из сумки нормальную кассету. Это и был адаптер, с помощью которого можно просматривать видеозапись.

– Только ты мне его потом верни, – прошептала она, с откровенной тоской провожая глазами аппарат, исчезнувший за Коляшиной пазухой. – А то знаю я тебя…

Родион понял, что барышня и впрямь хорошо знала его друга, который относился ко всему попадающему в его руки чужому имуществу, как к вещдокам, которые навсегда остаются в собственности государства. Родион не сомневался, что адаптер барышни канет в Лету.

– Что снято?

– Мы все входим в аудиторию, занимаем места, подходим к столу за билетами, я кладу под бумажки конверт, – старательно нахмурив слишком ярко накрашенные бровки, ответила барышня.

– Снято, как она взяла конверт? – азартно спросил Коля.

– Да нет! – с досадой воскликнула его приятельница. – Она сказала Катьке, мол, хватит людей отвлекать, и велела всем сесть на места.

– Черт, жалко! Ну ладно, скажи, что она делала, что было снято?

– Как она записывает, у кого какой билет, предупреждает, что, если заметит, как кто-то списывает, сразу выставит. Можно подумать, сама никогда не была студенткой! Все всю жизнь списывают!

Родион имел на этот счет свое особое мнение, но высказывать его не стал: оно слишком отличалось от общепринятого. Да и не для того его позвал Коля, чтобы языком болтал. А зачем, кстати, его вызвали? Что делать-то надо?

В это время Николай, словно спохватившись, кивнул другу:

– Пошли дальше.

– Латынь еще нужна? – поинтересовался тот.

– Забудем о латыни, – посоветовал Мыльников. – Ты, главное, стой да молчи. Только глазами по де?укам (простое слово «девки» Коляша всегда почему-то произносил именно так) не шарь, а соответствуй месту и времени. Рожу скорчи какую надо. Смекаешь?

И Мыльников, не дожидаясь ответа, полетел по коридору к аудитории номер 313, около которой кучковались парни и «де?уки» (преимущественно эти последние) с учебниками в руках, изредка обмениваясь фразами, звучавшими не менее загадочно, чем масонские «Иакин» и «Боаз» [3]:

– Glossitus… haemostasis… otorrhoea… osteotomia… macrocephallia… toxicus… [4]

Родион, конечно, не мог ручаться стопроцентно, однако ему показалось, что это термины медицинской латыни. Никаких тебе высокопарных «veni, vidi, vici!». Все просто: osteotomia – и привет!

Тем временем Мыльников чуть приотворил дверь, и до Родиона донесся страдальческий голос какого-то парня, уныло твердивший:

– Hydrophobia… ну, значит, водобоязнь. Водобоязнь, значит, называется hydrophobia.

– Понятно, понятно, – перебил его раздраженный женский голос – очевидно, преподавательницы, принимающей экзамен. – Я рада, что латинский термин так прочно впечатался в вашу память, но хоть какие-то признаки этой болезни вы можете назвать, кроме hydrophobia? Как в просторечии она называется? Ну, что же вы молчите? Если человека кусает бешеная собака или любое другое больное животное, как называется вызываемая этим укусом болезнь?

«Бешенство, что ли? – подумал Родион. – Наверное. Конечно! А почему этот парень молчит? Не знает таких элементарных вещей и приперся сдавать экзамен!»

– Что же вы молчите? – нетерпеливо сказала преподавательница. – Не знать таких элементарных вещей и явиться сдавать экзамен – это…

Договорить она не успела, потому что Коляша бросил на друга мобилизующий взгляд, выдернул из кармана курточки краснокожее удостоверение и, пинком отворив двери 313-й аудитории, ворвался туда с громогласным заявлением:

– Отдел борьбы с экономическими преступлениями! Всем оставаться на местах!

– Слушай, да ты вся в папашку! Ничего себе игры! Сдурела, никак! Сейчас все тут займется – выскочить не успеешь!

Анфиса испуганно обернулась. В светлом проеме сарайной двери – очертания крепкой невысокой фигуры.

Надька! Нашла-таки, зараза! И ничего, ничего с ней не случилось!

Она перевела растерянный взгляд на бесформенное пламя, которое корчилось у ее ног, пожирая остатки жгута соломы и расползаясь по древесной трухе, за много лет щедро усыпавшей пол сарая. Нет, ну правда – зараза Надька! Ничто ее не берет, даже колдовство. Или надо было и впрямь заняться этим в полночь на ущербной луне, поставив рядом с собой две черных свечи? А где их взять, черные-то? В магазине не продают. Не сажей ведь красить. А главное, у Анфисы не хватило терпения ждать ни ущербной луны, ни даже полуночи. За эти несколько часов Надька успеет принять решение, и…

А может, она уже успела?

Эта мысль заставила Анфису оцепенеть.

– Чего стоишь, балда?! – взвизгнула Надя. – Топчи! Топчи ногами-то!

Не вытерпев, она ринулась вперед, оттолкнула Анфису и сама стала затаптывать пламя. На какой-то миг языки огня взвились было над ее проворными ногами, и у Анфисы приостановилось сердце: вот сейчас займется искусственная кожа стоптанных босоножек, потом вспыхнет подол сарафанчика, который тоже отнюдь не «коттон 100%» – и не успеешь моргнуть, как заполыхает вся Надюшка до самых кончиков ее темно-рыжих, удивительно красивых волос. Если что и было у нее красивым, то лишь эти волосы, да и те она стригла безобразно, а все остальное – тьфу, смотреть тошно! Не глаза – щелки, не щеки – мячики, не нос – облупленная молодая картофелинка, не ноги – кривульки, не фигура – ровненький обрубочек: что таз, что талия. Ни о каких 90–60–90 тут и речи идти не могло, и все-таки именно Надьке доставалось все, что по праву первой кармазинской красавицы должно было принадлежать Анфисе. Всё и все!

• Предыдущая
• 3/87
• Следующая