Шальная графиня (Опальная красавица, Опальная графиня) - Арсеньева Елена - Страница 67

• Предыдущая
• 67/108
• Следующая

Минула зима, весна была на исходе, когда Анице настало время родить.

Шел 1763 год: четыре с лишком года миновало, как Алексей Измайлов, Лех Волгарь, Вук Москов, покинул родимый дом. Вести из России почти не долетали до Сербии, и все же Георгий как-то прознал, что императрица Елизавета Петровна скончалась, а на престол взошел ее племянник, царь Петр III. Это известие повергло Георгия в некоторое уныние, ибо он знал о добром расположении покойной государыни к угнетаемому сербскому народу, о бедственном положении которого он составил свод подробных сведений, намереваясь так или иначе доставить их императрице. Георгий не скрывал, что рассчитывал в этом на Вука, но Москов, тоскуя по родине, все еще опасался возвращаться туда. Тем паче – узнав о новом императоре! Елизавета Петровна была расположена к его отцу, князю Измайлову, а значит, и к сыну, она могла бы содействовать разрешению противоестественного брака, в который Алексей по недомыслию вверг себя и свою сестру, а каково-то посмотрит на сию историю Петр Федорович?!

Внезапно Вук осознал, что, малодушно сбежав из дому, он вольно или невольно обрек сестру на незаслуженно затянувшееся девичество. Конечно, она красавица, а годы идут, у княжны Измайловой (в том, что отец вернул ей родовое имя, Алексей не сомневался) нет отбою от женихов, а она вынуждена отказываться от самых выгодных партий, никак не объясняя причины... Диво, что Вук не помыслил об этом прежде! Наверное, Георгий прав – и впрямь пора возвращаться в Россию. Тем паче – отвезти сербские письма о помощи. Он пока ни о чем не говорил с Миленко, не представляя, как сможет расстаться с побратимом, но понимая, что тот едва ли сможет оставить отряд и свою бесконечную войну. Георгий тоже явно не собирался покидать свою вторую родину, где были похоронены его жена и сын, так что по всему выходило, что Москову придется двигаться в дальний путь одному. И все равно – это казалось таким далеким, почти неправдоподобным!..

Вук бы не поверил, скажи ему кто-то, что не пройдет и недели, как он отправится в Россию.

Анице выпало рожать в начале мая. Гайдуки знали: она сговорилась с мужем, что тот отвезет ее к знахарке Хрудашихе, а сам воротится домой и будет ждать вестей об исходе родов. А через день Георгий, Вук и Миленко в сопровождении Арсения, Йово и Лазо последовали за ней.

Проехав немного в глубь австрийских земель, они по склону горы спустились в красивую долину, простиравшуюся часа на полтора езды вдоль берега Савы.

Вук залюбовался красотой этого чудесного места. На противоположной, османской стороне Сава текла под крутым обрывом: над водою нависали скалы, то голые – серые, желтые, иногда почти красные, – то покрытые зыбкой зеленоватой пеленою еще не разросшегося плюща, то поддерживающие на своих уступах пышные кусты; внизу зеленовато-голубая река, встречая кое-где подводные камни, омывала их белой пеною, образуя маленькие пороги, на которые Вук и Миленко поглядывали со снисходительной усмешкою, вспоминая пороги днепровские; а на этом берегу вокруг всадников теснились кусты розовоцветущего дикого гранатника – шипка; белопенные вишневые деревья; блекло-зеленые орешники; могучие корявые дубы, чуть приодетые новой, тугой, молодой листвою; маслины и смоковницы. У подножия гор ровными рядами зеленели виноградники. Какой же отрадной, какой прекрасной, какой мирной была эта картина! Как благоухал воздух, насыщенный цветением! Сладостный дурман окутывал всадников, и Вук был неприятно поражен, услышав голос Арсения, вдруг затянувшего одну из самых печальных сербских песен – песнь о «Косовской битке», битве на Косовом поле:

– С ума сошел?! – яростно выкрикнул Вук, взмахнув плетью перед самым лицом Арсения, так чтоб серб едва успел отшатнуться, изумленно воззрившись на Москова.

– Что с тобой? – Миленко перехватил его руку, занесенную для нового удара, вырвал плеть и отшвырнул в кусты. Мертвая, болезненная хватка немного отрезвила Вука. Рассеялась кровавая пелена перед глазами, но сердце по-прежнему неистово колотилось где-то в горле, и он с трудом выговорил:

– Прости, брате...

Арсений смотрел на него с ненавистью, потом, злобно ощерясь, тронул коня.

– Самый злой гяур – это москов! – донеслось до Вука угрюмое, и он сокрушенно покачал головой, сам не понимая, что же с ним вдруг содеялось. Словно бы жгучий луч пронзил его тело и наполнил нестерпимою тоскою.

«Что-то случилось! – в отчаянии подумал он. – Где-то беда. Но что? Или это просто морок, наваждение? Не ведаю, откуда же тоска в моей душе, и от нее некуда деться. Что сердце вещует?»

Он огляделся, поймав недоумевающий взор Миленко, и, чтобы избавиться от него, тронул коня стременем и догнал Георгия, едущего впереди.

Тот вскинул голову – и Вук поразился, не увидев на его лице ни осуждения, ни удивления, а только глубокую, всепоглощающую печаль.

– Что, – молвил Георгий, – душа болит? Вот и я чую... чую, где-то грают вороны над моей могилою!

Пришел черед Вуку онеметь от изумления, и он так и не нашелся что сказать, а тем временем небольшой отряд въехал в лесную чащу и скоро остановился перед приземистою станушкою [44] . Лесную тишину вспарывал пронзительный детский крик, и гайдуки оживились:

– Дитя уже родилось! Вовремя мы поспели!

Миленко с радостным, просветлевшим лицом соскочил с коня и, пригнувшись, вошел в избушку Хрудашихи. За ним кинулись Арсений, Йово, Лазо, и только Георгий да Вук сидели верхами, глядя друг на друга.

– Надо идти... – сказал наконец Георгий и тяжело спрыгнул с коня.

Вук медлил. Больше всего на свете ему почему-то хотелось хлестнуть коня и умчаться отсюда – умчаться самому и увезти за собой товарищей, но как это сделать?! Он прослывет трусом. А для Георгия эта младенческая, только что народившаяся на свет душа, которую он может спасти для православного бога, важнее собственной жизни.

• Предыдущая
• 67/108
• Следующая