Выбери любимый жанр

Шальная графиня (Опальная красавица, Опальная графиня) - Арсеньева Елена - Страница 62

Изменить размер шрифта:
62

Он от души упивался боем. Его судьба представляла из себя погоню за смертью, но Вук не осознавал этого, а просто не был трусом, ценя свою жизнь так же мало, как и чужую, – но при этом доверяя голове больше, чем сердцу.

Как некогда в Сечи, он вспомнил все, чему научила его когда-то служба в регулярных войсках, – и с особенным удовольствием старался сделать из анархической гайдукской вольницы по-настоящему боевой, опасный для османов отряд. Божественное озарение – Вук не называл иначе те хитромудрые догадки, которые порою осеняли его! – к счастью, оставалось с ним, и вылазки четы, которые всегда были им тщательно продуманы заранее, вынуждали османов бояться гайдуков Георгия, как огня. «Бояти се како живе ватре», – гордо говорили молодые сербы. Когда надо, напад был стремителен и неотвратим, словно мощная волна, но Вук учил своих уецов [41] и терпению сидеть несходно под стенами осажденной крепости или какой-нибудь церкви, где заперлись загнанные османы, не один день не прикасавшиеся ни к питью, ни к пище, а все не желавшие выходить. Ну, в этом-то случае Вук недолго ломал голову, как их выманить: через потайной ход, тщательно охранявшийся оттоманцами, в церковь пробралась молодая «мусульманка», волоча за собой несколько кожаных бурдюков с крепчайшей ракией. Измученные жаждой осажденные выпили их сразу и через какой-нибудь час все как один спали вповалку, а «мусульманка» открыла осаждающим ворота церкви. Гайдуки восхищались Вуком, называя его мудар Москов, и вся эта хитрая уловка была не по душе, кажется, одной лишь «мусульманке», которую пришлось изобразить Анице.

* * *

Да, она появилась в чете как раз в день святого Савы, покровителя сербской церкви. Вся чета спустилась с гор в ближнее селение, где гуляла молодежь. Веселились, танцевали коло – только Вук и Миленко грустили: вспомнилось коло в усадьбе Балича. И обоим показалось, что их видения начали оживать, когда перед ними вдруг появилась бледная, как призрак, Аница.

Исхудавшая, утратившая всю свою яркую, свежую прелесть, она была одета по-мужски и впрямь напоминала юношу, ибо чудные черные косы были острижены. Она хотела сказаться мужчиною и вступить в чету.

Если б сие зависело только от Вука, он, наверное, не стал бы спорить, но Миленко яростно воспротивился. Похоже, он продолжал считать Аницу сестрою – а потому не мог позволить ей ничего противного женской чести. И настоял, чтобы она вновь надела подобающее платье, но позволил остаться в отряде стряпухою. Вук понимал Аницу: он тоже надеялся, что мужское платье сохранит ее от приставаний молодых гайдуков. Однако Миленко поглядел на него, как на малоумного.

– Ты что?! – спросил он. – Кому она нужна? Разве скроешь, что ее обесчестили османы?!

Голос его дрогнул, и Вук внезапно понял: побратим не может простить Анице, что она осталась жива, когда погибла Бояна. И еще Вук вспомнил горестные слова Миленко: «Лучше ей было умереть!»

Похоже, Аница и сама была не больно-то счастлива оттого, что осталась жива, ибо жизнь превратилась для нее в постоянный укор самой себе.

Держалась она робко, настороженно, словно ждала, что Вук, Миленко и остальные гайдуки погнушаются говорить с нею. Однако, против ожидания, обращались все с ней приветливо и дружелюбно. Но и впрямь – никому и в голову не приходило ее домогаться! Вук думал, что это благородство, жалость, сочувствие, но понял, что прав был Миленко, когда однажды поймал украдкой брошенный на себя самого жаркий, влюбленный взор Аницы – и отвернулся, сделав вид, что не заметил этого, ощутив при этом какую-то брезгливость. И раньше-то у него и в мыслях не было ничего, кроме веселых, братских шуток, а теперь и вовсе хотелось держаться от Аницы подальше. Хуже всего было то, что он не умел, не мог обращаться с ней грубо, а она видела в его приветливости нечто большее. Она подкладывала Вуку лучшие куски мяса, самые пышные лепешки, она стирала ему, сшила просторный, теплый зеленый плащ, она выстлала ветками и цветами шалаш, который он делил с Миленко, она даже порывалась чистить и острить его оружие, не запрети он ей этого раз и навсегда... но как было запретить ей обжигать его огнем влюбленных взоров?

Вук только и мог, что силился не замечать этого. Он втихомолку надеялся, что Аница понимает: ему не до любви, не до женщин, у него одна война на уме! И она, пожалуй, это понимала, смирялась со всем, но лишь до поры до времени. Она ждала... Чего? Вук знал, что дождаться ей не суждено, – и душа болела у него, и злился он то на Аницу, то на себя – а изменить ничего не мог.

Как-то раз чета обрушилась на турецкий обоз, идущий из Банялуки в Дервенту и ставший привалом на роскошной поляне, под сенью цветущих яблонь и груш: уже был май. С обозом ехал в Банялуку муселим этого округа, объезжавший свои владения, и, по слухам, его повозки были нагружены золотыми дукатами. Но не это было главным! Муселим вел в тюрьму два десятка кметов, которые за непослушание своим господам подлежали гораздо более суровому наказанию, чем порка.

Гайдуки ударили по османам как гром среди ясного неба! Охрана обоза сперва ощетинилась ружьями и саблями, но очень скоро была вся повыбита (стреляли, чудилось, сами кусты и деревья!), и муселим обратился в бегство. Да разве побежишь с обозом по лесным и горным дорогам! Сначала оттоманцы бросали одну за другой телеги, потом и пленных, и помышляли теперь только о спасении собственной жизни.

Вук увидал в толпе турок женщину, неловко сидевшую верхом. Чадра у нее слетела, она едва не падала с лошади, являя собой картину такого испуга и отчаяния, что у него дрогнуло сердце. Миг – и свалится, затопчут лошади, не то – собьет шальная пуля! И он сказал собравшимся вокруг нескольким гайдукам:

– Кто берется привести мне эту женщину, чтоб не мучилась, бежавши, того щедро награжу!

Тут же Арсений, случившийся рядом, разыгравши коня, пустился на беглецов.

Османы пытались стрелять в него, но напрасно. Изловчась, Арсений схватил за узду коня, на котором сидела турчанка, и привел к Вуку.

Тот протянул ему шитые золотом и серебром ножны своего ганджара – знал, что у Арсения на них давно разгорелись глаза, – но тот, отведя руку Москова, сказал:


62
Перейти на страницу:
Мир литературы
Наши партнеры