Полуночный лихач - Арсеньева Елена - Страница 29
- Предыдущая
- 29/89
- Следующая
Нина наклонила голову, пряча усмешку. Уж этот дяденька точно никакой не маньяк. Настоящий интеллигент, прямо профессор Преображенский из Булгакова! Так что смелым бог помогает. Вдобавок «Москвич» – ее любимая машина… с некоторых, очень давних пор. Нина чисто рефлекторно принюхалась – нет, только бензинчиком чуть-чуть несет, «Преображенский» не курит. Вообще сейчас все больше некурящих мужчин появляется, Антон, правда, покуривает, но изредка и только «дамские» сигареты с ментолом, причем у него принцип – не дымить в квартире, только на балконе, даже когда на улице под тридцать мороза. А вот Мальцев, тот милицейский капитан, не курил, и его помощник Храмцов, и от врача с побитым фельдшером пахло только больницей – карболкой, как писали в старых книгах…
– Уточните, куда именно вам на Звездинке, – подал голос деликатно молчавший доселе «Преображенский».
– Ой, уже Главпочтамт! – глянула в окно Нина. – Лихо мы!
– Не машина – зверь! – самодовольно сказал профессор. – Не правда ли?
– Воистину. Нам, пожалуйста, вон туда, дом девять.
– А я живу напротив бывшего Гипродора, в том доме, где бывший мебельный и бывшая химчистка. И всем говорю, что я из бывших! – «Москвич» тормознул так резко, что Нина с Лапкой клюнули спинки передних сидений. – Ой, извините.
– Да ну что вы, спасибо вам огромное.
– Дай бог здоровья, – изысканно простился профессор и унесся в ночь на своем «звере», так и не заметив, что Нина тихонько опустила на заднее сиденье пятидесятку. Ничего, «бывшим» тоже кушать надо.
Видимо, Лапка и впрямь устала, потому что мгновенно разделась, умылась и юркнула в постель. Нина поцеловала ее, погасила свет, приоткрыла балкон – начали топить, хотя на улице стояли последние дни бабьего лета, и в комнате было душновато, – и уже пошла было к себе, но Лапка сонно пробормотала:
– Ма, посиди со мной… – и Нина покорно опустилась рядом.
Лапка привычно подвинулась, давая ей место, и Нина прилегла, улыбаясь. Совершенно нет сил противиться этому ласковому теплу, сонному детскому дыханию, этой любви. И не впервые сжала сердце боль – пока еще гипотетическая, но от этого не менее острая: а что будет с ней и Лапкой, если Антон решит бросить Нину? Ясно, что не любит он ее и с каждым днем все более тяготится их семейной жизнью. Не то чтобы на стенку лезет, однако тоскливо ему. Раньше хоть редко, но сближала их постель, а теперь и на этом фронте все застопорилось. Наверное, и впрямь кто-то есть у Антона, факт, ну не может же нормальный тридцатилетний мужик больше месяца обходиться совершенно без секса! А нормальная двадцатишестилетняя женщина?
Нина невесело улыбнулась кромешной темноте, от которой можно было не таиться. Нормальной женщине просто ничего другого не остается, как покорно терпеть. Хотя иногда и печально ей бывает… так сказать, чисто физиологически. А что делать? Но не пойдешь же опять на вокзал, не возьмешь попутку! Кстати, странно, что и сегодня их с Лапкой подвозил с вокзала обшарпанный белый «Москвич», очень похожий на тот самый. А что, если «профессор Преображенский»… Ну, бред. Нина не запомнила лицо того парня, но он был именно молод, эта его жаркая молодость во всем ощущалась. А вот интересно, если бы довелось случайно встретить, узнала бы она его или нет? Неужели сердце не подсказало бы?..
А при чем тут вообще сердце, если честно? Имел место только здоровый секс – перепихнулись, как теперь говорят, да и разошлись в разные стороны, очень просто!
Почему-то эта формулировка вызвала сильное раздражение и обострила ту глухую тоску, которая уже давно и безотчетно владела Ниной. Надо встать, выпить чаю, развеяться. Она начала тихонько подниматься с дивана, стараясь не потревожить Лапку, и замерла, услышав тихий скрип в замочной скважине.
Антон вернулся из Москвы? Ведь как раз в начале одиннадцатого приходит поезд. Что-то у него вошло в привычку возвращаться неожиданно. Неужели проверяет, как ведет себя нелюбимая жена? Да, правду говорят, что мужчины – собственники. Не скрывая своей холодности к Нине и, наверное, даже изменяя ей, Антон все же остается ревнивцем и собственником. Вот и нагрянул проверить: не привела ли жена втихаря домой хахаля, не кувыркается ли с ним в супружеской постели? Хотя нет, у него создастся полное ощущение, что ее нету дома. Нина не закрыла дверь на защелку – слишком тугую, о которую она всегда ломала ногти. Сколько раз просила Антона что-то переделать, но он как не слышал… Поэтому дверь изнутри не заперта. Вот и вырисовывается картинка: жена загуляла допоздна. Ничего, пускай крадется. Сейчас обнаружит пустую кровать, кинется, пылая яростью, к Лапке – а тут они вдвоем.
Интересно, станет Антону хоть на минуточку стыдно? Ох, вряд ли! Не лучше ли выйти, чтобы не превращать все в полнейший фарс и не будить Лапку выяснением отношений?
Она бесшумно встала с дивана, сделала шаг – и ноги приросли к полу при чуть слышном шепоте:
– Черт, ни хрена не видно!
– Постой, глаза привыкнут, – отозвался второй голос.
– А почему была отключена сигнализация? Там же над дверью тумблер должен быть вверх поднят, а он опущен. И тут ни хрена не пикает, может, кто-то дома?
– Вряд ли, но сейчас проверим.
Шаги по коридору… и грохот, и сдавленное проклятие: ночной гость налетел на детский стульчик, на который Лапка садилась, разуваясь, и вечно забывала убрать его с дороги.
В это мгновение Нина подхватила Лапку с дивана вместе с одеялом и в носках выскользнула на балкон.
Девочка что-то сонно булькнула, но Нина прижала губы к ее уху:
– Молчи! Пожалуйста, молчи!
Блеснули испуганные глаза, однако Лапка не сказала ни слова. Но как же заколотилось вдруг ее сердчишко, притиснутое к Нининой груди! Испугалась. Еще бы! Болью сжало собственное сердце, но Нина постаралась шепнуть как можно тверже:
– Молчи и ничего не бойся. Поняла?
Лапка слабо кивнула и опять не издала ни звука. Прижимая девочку к себе, Нина другой рукой ухватилась за стойку, разделявшую смежные лоджии, и перегнулась.
Ох, какая высота! В темноте яма двора кажется еще глубже и страшнее. Нечего и думать перелезть, держа Лапку на руках. И не дотянуться, чтобы переставить ее на соседний балкон: мешает шкаф для банок, пристроенный к перегородке. Как радовалась Нина предусмотрительности прежних хозяев квартиры, ведь было куда девать стеклянные банки, которые, освобождаясь, всегда так загромождают квартиру. А теперь этот чертов шкаф отрезал им путь…
Вдруг осенило: дернула дверцу и втолкнула Лапку в нижнюю пустую тумбу (звонкое стеклянное содержимое, наполненное салатами, пока еще громоздилось на кухне, проходя проверку на «взрываемость», Нина каждый день собиралась переставить банки в шкаф, да все ленилась, но, оказывается, да здравствует лень!):
– Сиди тихо! Ни звука! Я вернусь. Поняла?
Лапкины руки медленно разжались, она опять кивнула, и Нина закрыла шкаф, чувствуя себя так, словно закрывает крышку дочкиного гроба.
Все ее существо, чудилось, обратилось в слух, всем телом она слышала крадущиеся шаги, которые приближались к балконной двери. Не думая, не рассуждая, занесла ногу через перила (какое счастье, что сегодня надела джинсы!), нащупала выемку, утвердилась на ней, поставила рядом другую ногу, шагнула левее, стараясь не вспоминать, что за спиной – двадцатиметровая бездна, вцепилась в перила соседнего балкона и перекинула через перила тело в ту минуту, когда обостренный слух уловил тихий шорох за перегородкой.
Там открылась балконная дверь.
«Лапка! Тихо, пожалуйста, сиди тихо!»
Нина вгляделась в темное стекло соседской двери. Что делать? Поднять крик, звать на помощь? Но их соседа Игоря практически не бывает дома, он работает экспедитором, вот и сейчас где-то в командировке, конечно… А чем могут помочь другие соседи, тем более если эти начнут стрелять? Ее убьют в упор, а как испугается Лапка! Тут уж она не удержится от крика, тогда застрелят и ее.
- Предыдущая
- 29/89
- Следующая
