Нарцисс для принцессы (Анна Леопольдовна – Морис Линар) - Арсеньева Елена - Страница 1

• 1/7
• Следующая

– Ваше величество, ваше высочество, позвольте представить вам…

Голос Лестока интригующе замер.

Екатерина повернула голову и увидела склонившегося перед императрицей Елизаветой Петровной высокого и превосходно сложенного человека, одетого в роскошный шелковый камзол и столь обтягивающие кюлоты[1], что на обладателе менее совершенных ног они смотрелись бы нелепо. Камзол был нежно-голубой, кюлоты нежно-золотистые. Виднелся лиловый жилет с розовыми жемчужными пуговицами и очаровательное жабо цвета недозрелого абрикоса. Все это вызывающее смешение, как ни странно, смотрелось великолепно, уживалось мирно, словно цветы в букете.

Незнакомец поднял голову, и Екатерина увидела белое, румяное, умело припудренное и ухоженное лицо мужчины, который знает, что он удивительно красив, который холит и лелеет свою красоту, как драгоценный дар. Однако, несмотря на все ухищрения, сразу было видно, что его первая молодость уже давно миновала.

Сколько ему? Лет пятьдесят? Да, около того. Видимо, в молодые годы был подлинный красавец. Можно представить, сколько времени он проводил перед зеркалом, этот Нарцисс!

– Я имел удовольствие быть представленным, если ваше величество помнит меня… – прозвучал его голос, такой же чуточку жеманный, как и он сам. Жеманный, игривый, вкрадчивый. Голос прирожденного обольстителя. Нарцисс говорил как бы с императрицей, однако бойко стрелял глазами в сторону молоденькой великой княгини Екатерины Алексеевны. – Правда, в ту пору ваше величество звалось принцессой Елизаветой. Ца-рев-на Е-ли-са-вет, – старательно выговорил он по-русски.

Императрица чуть нахмурилась. Что-то знакомое мелькнуло в облике, в посадке головы, в выражении необыкновенно красивых черных глаз. У него были тяжелые верхние веки, и это придавало безусловно мужественному лицу томное выражение. Веки напоминали голубиные крылья.

Он и ворковал, точно голубь.

«И верно, я уже встречала его раньше!»

Елизавета Петровна, уже приоткрывшая губы в зовущей улыбке, которой она встречала всякого мужчину от пятнадцати до семидесяти лет, ежели он был не слабоумен или не вовсе подагрический урод, внезапно насторожилась.

Ничего, ровно ничего опасного не было в этом чрезмерно улыбчивом, немолодом записном волоките, однако словно бы отзвук какого-то давнего страха прошумел за спиной и заставил вздрогнуть безупречные белоснежные плечи императрицы.

Екатерина с любопытством поглядывала то на престарелого красавца, то на государыню.

«Да кто же он такой?!»

– Не взыщите, сударь, – сказала императрица, силясь улыбаться как можно беспечней. – Не припомню, когда это было? И где?

– Давненько, ваше величество, – усмехнулся щеголь, привычно играя своими очаровательными, в самом деле очаровательными глазами. – Не диво, что вы меня забыли, ибо я изменился, да и вы изменились тоже. А видались мы, не соврать, лет уж пятнадцать тому… Случилось сие при дворе вашей кузины Анны Иоанновны. Тогда именно она была императрицей. Припоминаете?

Улыбка Елизаветы Петровны не померкла. При легкости ее нрава она многое умудрилась забыть и без тоски вспоминала годы, когда ее топтали ногами все кому не лень, а она делала вид, будто ей это доставляет одно только удовольствие. Цыплят, как известно, по осени считают! Кто она теперь? Императрица, государыня всея Руси! И где они, кто ее пригнетал к земле, словно непокорную яблоньку? Где кузина Анна Иоанновна? То-то и оно!

– Да мало ли, кто там только ни подвизался, при сестрицыном-то дворе! – сказала она со всей возможной грубостью, чтобы поставить этого Нарцисса на место. – Помнится мне, даже китайцы как-то раз прибрели…

– Браво! – радостно воскликнул Нарцисс. – Именно об этом дне я и веду речь. Ну, теперь-то вы меня вспомнили?

– Китайцы! – хихикнула великая княгиня Екатерина Алексеевна, с любопытством наблюдавшая за навязчивым Нарциссом и императрицей.

Елизавета Петровна чуточку нахмурила белоснежный лоб. Она помнила кузину Анну Иоанновну, еще бы не помнить… она помнила свою двоюродную племянницу Анну Леопольдовну, воспитанницу императрицы, – у малышки Анны в ту пору было куда больше возможностей занять русский престол, чем у Елисавет, родной дочери Петра Великого, и она даже умудрилась немножко поцарствовать…

Немножко. Совсем чуть-чуть!

И вдруг Елизавета Петровна отчетливо вспомнила тот вечер. Как раз принимали при русском дворе китайское посольство. У китайцев были совсем плоские лица! Точно блины. И одеты они были несусветно: на макушках стояли какие-то черненькие домики с шариками, а шаровары небось в сажень шириной, пошире бабьих юбок. А может, это и впрямь были юбки?! Все собравшиеся с любопытством пялились на китайцев, а они так же пялились на окружающих. При них был толмач. Императрица Анна Иоанновна, которая любила вольности в разговоре, вдруг спросила, которую из присутствующих здесь дам они считают наиболее красивой. Старший китаец, даром что дикий азиат, ответствовал с истинно французской галантностью:

– В звездную ночь трудно сказать, которая из звезд самая блестящая!

Однако Анна Иоанновна не унималась. Тогда китаец пристально оглядел всех собравшихся дам и, указывая на Елисавет, сказал, что считает ее самой красивой и что если бы у нее не были такие большие глаза, то никто не смог бы остаться в живых, увидев ее!

Елисавет поспешно потупилась и скрыла торжествующую улыбку, потому что можно было очень просто угадать: императрицу сей роскошный комплимент приведет в ярость. Она уставилась в пол, даже не ответив любезному китайцу, и думала почему-то: небось запухшие от слез глазки племянницы Анны именно столь узки, сколь хотелось бы китайцу!

Да-да, у Анны Леопольдовны в ту пору были вечно заплаканные глаза, потому что тетушка-императрица норовила поскорей выдать ее замуж, а ей нипочем не нравились оба жениха: ни Петр, принц курляндский, сын теткиного любовника Бирона, ни принц брауншвейгский Антон-Ульрих. Она была до одури влюблена в саксонского посланника Мориса Линара, и стоило императрице об этом проведать, как она мигом выдворила красивого саксонца из России. Вот отчего была заревана малышка Анна! В тот вечер Морис Линар присутствовал на куртаге последний раз, он подходил прощаться ко всем дамам, подошел и к царевне Елисавет и воззрился на нее своими очаровательными и томными черными глазами…

Боже правый!..

– Боже правый! – воскликнула императрица Елизавета. – Да неужто ж это вы, сударь?!

…Она знала, всегда знала, что с ней непременно случится что-нибудь необыкновенное. Она рождена для чуда! Она знала это с трех лет. Может быть, многие не поверят, однако трехлетний ребенок способен кое-что запомнить на всю жизнь. Вот и Лизхен (в то время ее еще звали не Анна, а Елизавета-Екатерина-Кристина) отчетливо запомнила одну из ссор между отцом и матерью. Они ссорились почти беспрерывно, дочь привыкла к тому, что около нее постоянно звучали истерические крики, и почти не обращала по малолетству на них внимания, однако эти слова отца так и врезались ей в память:

– Вы хотите уехать? Да ради Бога! Только не забудьте прихватить с собой это маленькое отродье! Я не собираюсь больше кормить чужого ребенка! Теперь пусть ваш дядюшка позаботится о своей глупой дочери!

Разумеется, трехлетняя девочка запомнила эти слова безотчетно, ничего не понимая в услышанном. Она ведь тогда не знала, что отца ее зовут Карл-Леопольд, герцог Мекленбург-Шверинский, матушку – Екатерина Иоанновна и она дочь недолговременного русского царя Иоанна V Алексеевича, а дядюшка, о котором так грубо кричал герцог, – это не кто иной, как русский государь Петр Алексеевич. Петр Первый!

Узнав все это и поняв, что герцог Карл-Леопольд не имеет к ней никакого отношения, а истинный отец ее – сам русский император, она и принялась ждать чудесных изменений в своей судьбе.

• 1/7
• Следующая