Моя подруга – месть - Арсеньева Елена - Страница 21
- Предыдущая
- 21/71
- Следующая
Потом Марьяна поняла, что они с мамой были просто доверчивыми и глупыми дурами. Никого, кроме себя, Боря Лепский никогда в жизни не любил…
Но глубину отчаяния Марьяны в ту пору было невозможно измерить, а ведь она должна была служить опорою матери, потерявшей всякую волю к жизни! Ей же самой хотелось слышать слова утешения, те слова, которые она находила для матери. Хотелось, чтобы и ее кто-то постоянно уверял: со смертью любимого человека жизнь не кончается, что отцу было бы невыносимо видеть, как они с матерью сами себя зарывают в могилу, а он, напротив, хотел бы глядеть на них с небес, утешаясь, что не придавил их к земле, не обездолил…
Борис повторял это так часто, что Марьяна ему в конце концов поверила. Да он и вправду так думал. По складу своей натуры он был просто не способен долго предаваться печали – и не терпел вокруг себя печальных лиц. До чего же это было хорошо: однажды понять, что жизнь продолжается, что не стыдно быть счастливой, не стыдно впервые приоткрыть губы в поцелуе и шепнуть самозабвенно в ответ на задыхающееся признание:
– Я люблю, люблю тебя!
– И я тебя люблю…
Когда Марьяна сказала маме, что Борис сделал предложение, та воскресла буквально на глазах. Пожалуй, у нее уже тогда зародилось желание удалиться в монастырь, но не бросишь же девочку одну! И не с собою же брать. И вот – такая прекрасная возможность сделать счастливой и дочь, и себя.
Марьяна читала в материнской душе, как в открытой книге. Можно было обидеться, конечно, что мама спешит стряхнуть ее с себя, сбыть, как говорится, с рук, однако обижаться Марьяне не давало ощущение близкого спокойного счастья, которое преследовало ее теперь постоянно. Нет, она по-прежнему не сходила с ума по Борису, однако твердо намеревалась всю оставшуюся жизнь готовить ему еду, вести его дом, спать с ним в одной постели и рожать ему детей.
Правда, два последних пункта вызывали у Марьяны смутный страх. В свои двадцать три года она была девственна душой и телом: никакие плотские мучения были ей неведомы, а эротические страницы книг и газет вызывали у нее смущение даже наедине.
Борис это, конечно, понимал. Похоже, и вправду именно эту холодноватую сдержанность он любил в Марьяне. Однако вся их первая брачная ночь прошла в бесплодных попытках Бориса возбудить молодую жену (а даже на неискушенный взгляд Марьяны, ее муж оказался весьма сведущ в науке обольщения!). При каждой попытке овладеть ею Марьяна вся сжималась и начинала так трястись от страха, что Борис невольно отступал, потому что не способен был заниматься любовью, ощущая себя при этом гнусным насильником.
Марьяна же чувствовала себя, конечно, дура дурой. Однако, кажется, никогда в жизни она не испытывала такого облегчения, как в ту минуту, когда Борис, сдавшись перед измучившим его желанием, накрыл Марьяниной ладонью пугающее существо, которое только что причиняло ей столько боли и страха, заставил ласково сжать его, а потом дернулся, застонал…
Наутро оба старательно отводили друг от друга глаза. Потом Борис куда-то ушел, а к вечеру Марьяна настолько измучилась от чувства вины, которым не с кем было поделиться (не маме же звонить, сообщать, что произошло!), что готова была на все, лишь бы ответить наконец желаниям Бориса. Может быть, он вообще больше ее не захочет? Может быть, нашел утешение на стороне?.. И никогда не вернется к своей фригидной жене?
«Не выпить ли вечером для храбрости? – мрачно думала Марьяна. – Или, наверное, какие-нибудь лекарства есть? Неужели он не догадается, что меня нужно чем-то раскрепостить? Наверное, у меня уже комплекс старой девы!» Потом она вспомнила, что ей всего лишь двадцать три, в монахини записываться еще рано, – и снова начала метаться по уютной квартирке, которую снял для них Борис, с опаской и надеждой поглядывая на полку с видеокассетами: а вдруг там найдется какой-нибудь эротический допинг?
Борис пришел уже поздно вечером как ни в чем не бывало, сказал, что задержался, потому что в аптеке проводится учет. Поужинал, похвалил Марьянину стряпню, а потом достал из кармана вчетверо сложенную промокашку. Да-да, совершенно такую, какая раньше вкладывалась в ученические тетрадки! Потом все стали писать шариковыми ручками, и надобность в промокашках отпала.
– Что, диктант будем писать? – заискивающе пошутила Марьяна.
– Да нет, сочинение на вольную тему, – ответил Борис и, осторожно отщипнув от розовато-сиреневой бумажки угловой квадратик, положил его в рот. Марьяна заметила, что промокашка аккуратно разлинована карандашом на добрый десяток таких квадратиков.
– Ну-ка, попробуй, – оторвал еще один уголок Борис. – Не бойся, это так… забава! Вроде любовной магии, – пояснил он в ответ на ошарашенный Марьянин взгляд. – Ты же училка… училка моя ненаглядная! Значит, путь к твоему сердцу лежит через чернильницы, ручки, тетрадки, учебники и промокашки.
Слава Богу, он на нее не сердится!
– Чернильный любовный напиток? – со счастливым смехом спросила Марьяна, кладя в рот сладковатую, попахивающую аптекой бумажку и поудобнее устраиваясь на диване в объятиях Бориса.
– Вроде того, – лениво пробормотал он, проводя губами по ее шее – и Марьяна отругала себя самыми черными словами, ощутив, что колени ее как бы сами собой накрепко прижались друг к другу. Как вчера!
Она села поудобнее и, взяв руку Бориса, положила ее себе на грудь.
– Ого, – пробормотал он. – Уже?
– Что «уже»? – удивилась Марьяна – и еще больше удивилась тому блаженному ощущению, которое вдруг нахлынуло на нее, когда пальцы Бориса осторожно сжали ее сосок.
Она приоткрыла губы, прося поцелуя, – и жадный рот приник к ней. Cегодня язык, властно смыкающийся с ее языком, не казался нежеланным гостем! Странное нетерпение овладело Марьяной. Eй казалось, что Борис слишком медлит. Наверное, вчерашняя ночь заставила его быть таким осторожным. Но сейчас это было совершенно ни к чему. Все-таки день покаянных раздумий не прошел для Марьяны даром. Eй хотелось, чтобы Борис как можно скорее раздел ее и уложил в постель, а он все мучил и мучил ее медленными ласками.
«Мне надо самой раздеться, да поскорее, – поняла Марьяна. – Это он нарочно так – чтобы я его попросила».
Не прерывая поцелуя, она сорвала с себя халатик, трусики – и взялась за пуговицы Борисовой рубашки. К ее изумлению, рубашки на нем уже не было – так же как и джинсов. Борис оказался совершенно раздет – и когда только успел?! Марьяна с испугом заметила, что за окнами уже темно. Часть вечера как бы провалилась в небытие. Неужели они с Борисом так долго целовались? И это было ее последней мыслью…
Больше Марьяна ничего не помнила – только свой истошный визг, от которого она вдруг подскочила, села, суматошно оглядываясь. В горле было сухо, сердце то колотилось бешено, то замирало. На мгновение Марьяне даже почудилось, что его трепет сейчас замрет – и она умрет, не переставая дико, пронзительно визжать.
– Да выключи, выключи! – простонал кто-то рядом, и Марьяна увидела голого Бориса, который слепо, сонно бил ладонью по тумбочке, на которой пронзительно верещал будильник. Наконец его ладонь прихлопнула кнопку, и будильник замолк. Только сейчас до Марьяны дошло, что визжала вовсе не она, и от сердца немного отлегло.
Половина восьмого. Ей же на урок!
«Какой урок?» – хихикая, спросил кто-то в мозгу, и она с ужасом оглянулась.
Борис, постанывая, сполз с кровати; шатаясь, вышел.
Постель разорена, подушки на полу. Простыни в крови.
«Мы что, ночью убили кого-то?» – тупо подумала Марьяна, однако тут же увидела, что ее бедра тоже перемазаны кровью – и все поняла. Попыталась вспомнить, как же все-таки свершалось это великое в ее жизни событие, – но озноб пробежал по обнаженному телу. Подошла к зеркалу, надеясь увидеть что-то новое в своем лице, – и увидела страх.
С тех пор она ложилась в постель с Борисом, испытывая постоянный страх. Не скоро он признался, что промокашка была пропитана раствором ЛСД. Марьяну он уверял, что изведал в ту ночь неземное наслаждение, что не прочь попробовать еще, однако она воспротивилась наотрез. И все время боялась: а вдруг он тайком подмешает ей наркотик в еду или питье? На всякий случай Марьяна старалась не ужинать и, когда дома был Борис, пила только воду из-под крана. Это, конечно, смешно, глупо… она и рада была бы посмеяться над собственной глупостью, да никак не удавалось. Может быть, есть вещи на свете страшнее наркотической зависимости, однако впечатлительная Марьяна просто не могла ничего ужаснее представить. Разве что впасть в зависимость от Бориса. Полюбить его, жаждать его, томиться по нему… Нет, Боже упаси!
- Предыдущая
- 21/71
- Следующая
