Мода на умных жен - Арсеньева Елена - Страница 19
- Предыдущая
- 19/81
- Следующая
Он достал из кармана мобильный телефон. Набрал один номер, потом другой… Покачал головой:
– У Галки номер недоступен, Ванька не отвечает. Наверное, он на вызове, не может ответить. А где Галка, Господь ее знает. Может, просто отключилась. Увлеклась сбором материала для очерка.
– Угу… – пробормотала Алена.
– Ладно, придется выкручиваться, – буркнул Алексей, убирая телефон. – Смешнее всего, что у меня с собой денег-то и нет.
– Ох ты! – протянула Алена.
– Так что вот так что… – промямлил Алексей опять же по-нижегородски. – Ситуация патовая. Что делать, не знаю. Выход один: оставить какой-то залог и мчаться домой за деньгами.
– В залог оставить что? – вскинула брови Алена. – Машину? Или меня?
– Ну… пожалуй, лучше вас, – нерешительно посмотрел на нее Алексей. – Останетесь?
– Нет! – решительно покачала она головой. – Как говорят братья хохлы, нема дурных! Поступим иначе. – Она сняла со спинки стула сумочку на длинном ремешке и открыла ее. – Очень удачно, что я уже целую неделю таскаю с собой деньги – за квартиру заплатить, за телефон, за кредит, летом пришлось холодильник новый купить, – почему-то сочла она нужным пояснить, – и все время забываю заплатить. Как уже не раз убеждалась, все, что ни делается, – к лучшему.
– Что, вот так прямо и выложите почти пять штук? – недоверчиво спросил Алексей.
– Ну, я надеюсь, какую-то часть я все же смогу получить от вас потом обратно? – уточнила практичная Дева (наша писательница родилась под этим знаком Зодиака), а транжира Дракон усмехнулся, давая понять, что вполне переживет, даже если его и кинут на эту совсем даже не малую сумму. С другой стороны, все на свете относительно. Кабы Дракону пришлось платить пять тысяч не рублей, а евро, он небось не сиял бы такой веселой улыбкой!
Но счет был все же в рублях, а значит, его оплатили-таки, и Алена вышла из «Шаховского», имея в кильватере довольного и спокойного официанта, а бок о бок – нервного, обозленного, виноватого Алексея, непрерывно бормочущего какие-то никому не нужные извинения и катающего по щекам желваки. Кстати, интересно: Алена сто раз читала в книжках, что мужчины в минуту крайнего раздражения сплошь да рядом катают по щекам эти самые желваки, – и вот наконец-то сподобилась их увидеть. Малопривлекательное зрелище.
Конечно, она пыталась успокоить разъяренного Алексея и жужжала что-то вежливое, типа да-бросьте-какое-это-имеет-значение, но одновременно размышляла, уж не подстроили ли Ванечка с Галочкой сей милый финт ушами нарочно, чтобы подставить либо ее, либо любимого папаньку, либо их обоих вместе. Ведь вполне могло произойти, что денег ни у Алексея, ни у Алены не нашлось бы, и тогда случился бы скандал. Ну хотя бы скандальчик. Милый подарок ко дню рождения, не правда ли?
Но хорошо то, что хорошо кончается, и вот Алексей уже распахивает дверцу своей «Мазды» перед Аленой, и садится сам, и включает зажигание.
– Сейчас же едем ко мне. Я вам немедленно верну деньги. И не спорьте!
Да кто спорил-то?! Никто. Алена вообще сидела молчком. И ни словом не обмолвилась, даже когда Алексей вдруг поехал от ресторана по улице Пискунова вверх и около магазина «Дикая орхидея» свернул направо – на Покровку.
Москва – Нижний Новгород, 1880 год,
из писем Антонины Карамзиной
«Николашка, хочу продолжить свою историю. Знаешь, что рассказывают о том, как В.М. придумал эту картину? Будто бы его жена (ох, видел бы ты ее – очаровательная женщина!.. настоящая муза художника, и притом такая уютная, домашняя… я теперь с ней знакома, она ко мне благоволит, ведь я единственная девушка среди прочих учеников В.М., и она меня даже жалеет!) однажды стала смотреть на картины своего знаменитого супруга с очень печальным выражением лица. А В.М. высоко ценит ее мнение. И он сурово потребовал:
– Говори все как есть!
– Все у тебя, Витенька, как у всех, все по-модному, – сказала Анна Ивановна. – Все рисуют войну, и ты туда же. Даже смотреть грустно. Везде одно и то же.
В.М. опешил:
– А «Витязь на распутье»?
– Хорошая картинка, но ведь и там, Витенька, война как бы – костей-то как много!
– Так ведь поле брани!
– Опять, значит, ко времени написал?
Говорят, В.М. обиделся. Но и призадумался над словами Анны Ивановны. А потом забросил модную тему и решил заняться только сказками.
Вот что рассказал мне Костя Красноштанов – ну, я тебе о нем раньше писала, он ходит в том самом баснословном бэрэте и черной бархатной куртке. А Степан Вистоплясов поднял его на смех как последнего романтика. И объяснил, что на самом деле наш мэтр всего-навсего решил хорошо подзаработать на заказе богатейшего человека – Саввы Дмитриевича Мамонтова. Якобы тот заказал В.М. аж три картины на сказочные сюжеты – для какой-то железнодорожной конторы, в состав собственников которой он, Мамонтов, тоже входит.
Конечно, это не столь романтично звучит, как готовность исполнить каприз Анны Ивановны, и поначалу я на Степана даже обиделась. Вообще мне вдруг показалось, что он как-то излишне прагматичен. Не люблю таких скучных, закоснелых матерьялистов! К тому же мы с самого начала с ним крепко сцепились из-за моей позиции относительно основного узора картины.
Так вот что произошло во время моего разговора с мэтром… То есть, конечно, это В.М. удостоил меня своей беседой, а я лепетала что-то бессвязное, пыталась собрать воедино все те знания, с запасом которых приехала в Москву. Я пыталась убедить его, что на этой картине непременно должны быть славянские руны, древние славянские письмена.
– Ну и что же это за письмена? – презрительным тоном перебил меня Степан. – Кириллица или же глаголица? Но ведь замысел картины чудесный и волшебный, здесь должны быть некие каббалистические знаки, ежели угодно, египетские иероглифы, да хоть и китайские, что-нибудь совершенно непонятное взору обыкновенного зрителя, что населит картину волшебством, магией… если хотите, даже черной магией! А что такое славянские письмена? Обыденность, скука, квасной патриотизм!
Что и говорить, сказано смело, даже чрезмерно смело – молвить такое в присутствии В.М., который известен своим подчеркнутым русофильством и даже не желает слышать ни о каких модных нигилистических новациях, которые, увы, потихоньку начинают распространяться среди молодых художников… Впрочем, я тебе уже об этом писала. При словах «квасной патриотизм» лицо В.М. мгновенно вспыхнуло, однако он сдержался, поскольку считает Степана человеком талантливым (стихийно талантливым рисовальщиком, как он обычно выражается), а значит, склонен прощать ему даже то, чего не простил бы никому другому.
Да, он сдержался, однако был очень недалек от того, чтобы предложить Степану «пойти продышаться прохладою» – такой у В.М. обыкновенный совет для тех, кто позволяет себе болтать лишнее или начинает чрезмерно бахвалиться при уроке мэтра. Мне почему-то стало жалко Степана, хотя, конечно, он провинился… Ну, стало мне его жаль, и я позволила себе заговорить прежде мэтра, надеясь переключить его внимание – пусть даже и неблагосклонное! – на меня.
– Вы, видимо, слов моих не расслышали, господин Вистоплясов? – осведомилась я со всем возможным высокомерием. – Я говорила не о славянских письменах, а о древних славянских рунах!
– Ну, хвала Одину, Тору и господину Снурри Стурулсону, мы все осведомлены о том, что скандинавы имели собственные древние письмена, называемые обыкновенно рунами или резами, – хмыкнул Степан. – Конечно, можно примкнуть к последователям нордической теории, которые готовы лбы расшибить в защиту довода, что русские люди – потомки викингов, варягов, однако куда мы денем чудь и мерю, вятичей, – он отвесил весьма высокомерный полупоклон в сторону В.М., который, как известно, происходит из Вятской губернии, – лютичей и так далее? Не могло быть никакой единой письменности у нации, которая представляла собой лишь сборище разнокалиберных, разрозненных, враждующих между собой племен! И только когда пришло к нам письмо кириллическое, только тогда лишь…
- Предыдущая
- 19/81
- Следующая
