Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 49
- Предыдущая
- 49/90
- Следующая
– Она привыкла к такой жизни?
– Привыкла. Добавлю, она очень хороша собой и интересуется только мужем и материальными благами. Особа невеликого ума, но нельзя же требовать всего!
Оба от души посмеялись, потом Сильви снова задумалась и пробормотала:
– Как жаль, что Фуке содержат в одиночестве! Его утешил бы сам вид хорошенькой женщины.
– Сомневаюсь, что он сохранил прежнюю чувствительность. Несчастье сильно его изменило. Он мечтает лишь о том, чтобы увидеться с близкими, и постоянно возвращается к мыслям о боге. На него одного – вся его надежда. На него – и на милость короля.
– Для этого королю тоже пришлось бы сильно измениться...
Они дошли до прихожей, блестящий каменный пол которой отражал свет свечей. Д'Артаньян уже поднес к губам руку хозяйки дома, как вдруг тишину ночи нарушил стук колес кареты. Привратник и лакеи встрепенулись. В ворота въехал забрызганный грязью экипаж, влекомый взмыленными конями. К коням бросились заспанные конюхи.
– Оботрите коней! Я здесь проездом! – раздался знакомый голос.
В следующую секунду перед Сильви предстал, вытолкнув вперед загорелого юношу, которого она не сразу узнала, Франсуа де Бофор. Три прыжка – и он достиг лестницы, на которой стояли пораженные госпожа де Фонсом и д'Артаньян.
– Оставляю его вам на два дня, чтобы потом снова забрать! – прогрохотал Франсуа так зычно, словно намеревался разбудить весь квартал. – Господин Д'Артаньян? Ваш покорный слуга! Считаю, что встреча с вами – доброе предзнаменование. Рад, что вы уже в Париже. Вы, часом, не арестовываете госпожу де Фонсом?
И он громогласно расхохотался, стискивая капитану руку.
– Пощадите, монсиньор! Вот это силища! А голос? Хотите подтолкнуть мирных жителей на бунт?
– Нет-нет, вы уж не сердитесь. Просто привычка громко отдавать приказания, стоя на капитанском мостике.
Он повернулся к Сильви, но та его уже не видела и не слышала. Мать и сын крепко обнялись и стояли молча, слишком взволнованные, чтобы говорить. Радость Сильви была настолько велика, что она боялась потерять сознание от счастья; по ее щекам градом катились слезы, уже вымочившие плечо сына.
Д'Артаньян и Бофор подождали, пока они придут в себя, после чего Бофор молвил негромко:
– Он уже перерос вас...
Так оно и было. За три года Филипп поразительно возмужал: ему можно было дать гораздо больше его шестнадцати лет. Да и было в кого пойти высоким ростом. Но за исключением роста – к тому же и Жан де Фонсом отнюдь не был коротышкой – да синих глаз, ничто не позволяло догадаться, кто его настоящий отец. Каштановые волосы с несколькими светлыми прядями, скуластое лицо и улыбка – все это он позаимствовал у матери.
– Какого прелестного юношу вы мне возвращаете, Франсуа! – воскликнула она и чуть оттолкнула сына от себя, чтобы лучше его рассмотреть.
– Нет, не возвращаю, моя дорогая, а всего лишь одалживаю на время. Послезавтра мы отбываем в Тулон, где в доках стоят мои корабли, нуждающиеся в ремонте перед следующей кампанией.
– Проделать такой путь – и пробыть считанные часы?
Он заглянул ей в глаза, выразив этим взглядом всю свою любовь.
– Одного мгновения счастья бывает достаточно, чтобы потом вспоминать его целую вечность и тем довольствоваться... Еще мне предстоит встреча с болваном Кольбером, вознамерившимся отнять у меня флот из-за неудачи в Джиджеле, где не были выполнены мои приказы – наверняка по вине шпиона, затесавшегося в ряды моих моряков. Кольбер замыслил превратить меня в губернатора Гиенни, в землевладельца! – Тон Франсуа свидетельствовал лучше всяких слов о презрении моряка к оседлой жизни. – Ничего, я дойду до короля! Флотоводцем я стал по его повелению. При чем здесь Кольбер или кто-то еще? Постараюсь, чтобы он перестал мне вредить. До свидания, капитан! Дорогая Сильви...
Не дав ей времени на ответ, он уколол ей щеку усами, прыгнул обратно в карету и крикнул кучеру:
– Пошел!
Двор мгновенно опустел. Д'Артаньян тут же сел на коня и уехал следом за Бофором. Сильви оглянулась на сына, но тот уже попал в объятия Жаннеты, после которой наступила очередь всех слуг, поспешно собранных Беркеном. Все громко шмыгали носом, отчего не могла не пострадать его обычная величавость. Выступив вперед, управляющий произнес, борясь с волнением:
– Слуги господина герцога с великой радостью приветствуют его возвращение. Для нас это великий день... вернее, ночь.
Филипп, растроганный не меньше его, стиснул ему руки, расцеловал Жаннету, сказал доброе словечко каждому из присутствующих, знавших его с младенчества.
– А теперь, – заявил он, широко улыбаясь, – я бы перекусил, а главное, выпил хорошего вина! Последнюю смену лошадей мы сделали в Мелене, и я продрог до костей!
Его желание было исполнено без промедления. В эту ночь Сильви не удалось сомкнуть глаз. Уговорив Филиппа лечь отдыхать в спальне, приготовленной для него уже не одну неделю тому назад, где оставалось всего лишь зажечь свечи и камин, она осталась с Жаннетой в углу своей спальни, чтобы обменяться с ней, старой своей подругой, впечатлениями о возвращении Филиппа, которого та любила не меньше ее. Обе были поражены происшедшей с ним переменой: ведь в глубине души они по-прежнему считали его маленьким мальчиком, доверенным некогда заботам единственного на свете человека, способного уберечь его от смертельной опасности в лице зловещего Сен-Реми. Теперь же перед ними предстал юноша с изменившимся голосом, даже с полоской над верхней губой – намеком на будущие усы...
– Скоро он станет взрослым мужчиной, – прошептала Жаннета, – а мы и не видели, как он рос...
– А ведь верно! В своих письмах аббат Резини – он вывихнул ногу, сходя с корабля Бофора, и был вынужден остаться в Тулоне – твердил только о его уме и успехах, а также пел дифирамбы герцогу де Фонсому, который «заменил ему отца», однако даже словечком не обмолвился о том, как он вытянулся!
– Ничего удивительного: когда видишься с кем-то каждый божий день, не замечаешь даже таких изменений. Совсем скоро юным герцогом завладеет какая-нибудь красотка мадемуазель...
– Женщина? Да, несомненно, но он уже оказался в плену у силы, оставляющей позади чары любого хорошенького личика. Эта сила поступит с ним так, как ей будет угодно... Зовется она морем. И конечно, страстью к сражениям...
Она хотела добавить, «как у его отца», но в последний момент сдержалась, словно Жаннета ничего не знала, полагая, что молчание – лучшая могила для тайны. А ведь отдавая сына отцу, она и представить себе не могла, что они так подойдут друг другу! Бофор стал для Филиппа и отцом, которого он никогда не знал, и героем, о котором мечтает любой мальчишка. Только что, поглощая импровизированный ужин, поданный матерью, он отвечал на все ее вопросы, но во всех его ответах маячила тень Франсуа. В конце концов Сильви не удержалась и спросила:
– Ты его очень любишь, да? Не спрашивай, о ком я. О монсиньоре Франсуа!
Он расплылся в восторженной улыбке. То был наилучший из всех возможных ответов. Филипп был еще слишком молод, чтобы уметь скрывать свои чувства.
– Это так заметно? Да, люблю и восхищаюсь им. Это необыкновенный человек, превосходящий всех отвагой и великодушием. А еще с ним можно говорить о вас. Он много рассказывал о вашем детстве. Одного не пойму: почему вы так и не поженились?
– Если он столько тебе порассказал, то ты должен знать, что мне недоставало знатности, чтобы составить партию для принца крови, даже побочной линии. Вандомы женятся только на принцессах...
– Покойная герцогиня де Меркер, его невестка, кажется, не была принцессой?
– Она была племянницей Мазарини, всесильного министра. Это превосходило все остальные соображения. К тому же наша связь была всего лишь дружбой. А потом я повстречала твоего отца...
– О нем он тоже рассказывал, но реже, чем о вас. Мне кажется, вы ему бесконечно дороги – больше, чем родная сестра...
– Ты еще слишком молод, чтобы в этом разбираться. Иди спать, это тебе совершенно необходимо. Вернемся к разговору завтра.
- Предыдущая
- 49/90
- Следующая
