Дуэль на брачном ложе - Арсеньева Елена - Страница 45

• Предыдущая
• 45/98
• Следующая

Что было делать? Пораскинули мы мозгами, взяла я кривую иголку с бараньей кишочкой вместо нитки – да и зашила кое-что у своей племянницы. Аккурат девица, ну не отличишь! Мало ли, вдруг выгодная партия представится, так вот вам, пожалуйста – полная невинность, на простыне после брачной ночи кровушки будет – лужа! И что ты думаешь? – возбужденно взвизгнула она, награждая внимательную слушательницу увесистым фамильярным тычком в бок. – По-моему и вышло! Николь попалась на глаза какому-то богачу-москвитянину, который был охоч до девственниц, и вот уже три года согревает его постель, ну а на жену свою он и не смотрит!

И она зашлась счастливым смехом, даже не замечая, что слушательница лежит недвижимо и смотрит расширенными глазами куда-то вдаль.

Николь! Она сказала – Николь!

Ну да, можно было бы сообразить и раньше: ведь Николетта – это уменьшительное от Николь…

О господи! Так вот в чем дело!

Марии хотелось враз смеяться и плакать. Ну и хитрюга! Вот почему эта девственница оказалась столь порочно-соблазнительной, что Корф не захотел с ней расстаться. За ее плечами богатейший опыт любовных игр. Она обманула их всех: и опытную графиню Строилову, и наивную Елизавету, и глупую Машеньку, и, конечно, Корфа, для которого главным в любви была только кровь на простыне.

Ну и ну! Девственница Николь! Как бы не так! Вот так история! Однако же крутенько придется этой шлюхе, когда Мария, вернувшись, поведает барону эту пикантную историю… О, несомненно, он будет просто в восторге от того, каким дураком его выставили! Пожалуй, обман, учиненный Машенькой, покажется ему сущей безделицей, детской шалостью в сравнении с грандиозной аферой, затеянной Николь!

Внезапно расхохотавшись, Мария приподнялась и стиснула руки мамаши Дезорде!

– Вы и представить себе не можете, как я вам благодарна, милая, милая мадам! – воскликнула она. – Если бы вы только знали…

Она умолкла, удивленная тем, что лицо sage-femme не расплылось в довольной ухмылке от этой безудержной похвалы, а как бы враз полиняло, и в агатовых – точь-в-точь, как у Николь! – глазах проступило выражение раскаяния.

– Ох, зря ты радуешься, ma mie! [62] – прошептала матушка Дезорде. – И не проси, и не уговаривай – для тебя я такого сделать не смогу, как бы ни хотела тебе помочь. Очень уж тяжко мне с тобой пришлось, строение у тебя такое, понимаешь? Непростое. – Она отвела глаза. – Уж и не знаю, как сказать тебе… не знаю, огорчу тебя или обрадую… – Она тяжело вздохнула, словно набираясь духу, и, конфузливо сморщившись, взглянула на Марию: – Словом, детей у тебя больше не будет, я в этом почти уверена. Разве что через много лет, да и то – каким-то чудом. Но, с другой стороны, что ж в этом плохого? Коли ты от этого ребеночка желала избавиться, так, может, и другие тебе без надобности? Зато можно больше не бояться, что забеременеешь. А то всю жизнь бояться – разве это не несчастье?

Мария огляделась. Однако припозднилась же она!.. Едва миновала дворец Фонтенбло, впереди еще путь да путь, а погода портится. Мальчишка, слуга Дезорде, предупреждал, что находят облака и дорога может быть опасной, однако Мария тогда не обратила внимания на его слова; теперь же она с беспокойством озиралась.

Горячка свершенного дела, напряжение сил оставили ее, и теперь она ощущала всем телом, всем существом своим небывалую усталость. Все-таки очень много крови потеряла, после такой операции лежать бы как минимум неделю, не вставая, однако же ни минуты роздыху Мария не могла себе позволить: и так запозднилась. Удастся ли воротиться до наступления утра? За себя она не беспокоилась: выдержит как-нибудь, женщины живучи, как кошки! – а вот бедный скакун ее так и не отдохнул: идет неуверенной рысью, и вид у него такой унылый!

Внезапно впереди небо раскололось от удара грома, и Марии пришлось всем телом припасть к гриве взметнувшегося в дыбки коня, чтобы не свалиться с седла. Это усилие наполнило ее тело тягучей болью. Да, ве?рхи – не самая подходящая поза для женщины, все естество которой только что было вскрыто, взрезано – да что же делать? Воротиться? Столько перетерпеть, чтобы вернуться с полдороги? Ну уж нет!

Небо вновь озарилось сполохами, но тут же и холмы Фонтенбло, и довольно высокие деревья, и сам дворец, стоящий очень неудачно, в самой низине, скрыла ночь – самая темная и дождливая, какую только можно вообразить, вдобавок набросившая на мир свое кромешное покрывало часа на три раньше урочного часу.

Ветер бил Марии в лицо, и ливень скоро не оставил на ней сухой нитки. Мало того – дождь сек столь беспощадно, что глаза нельзя было открыть, а конь, сделав несколько беспорядочных, понурых шагов, начал запинаться. Марии показалось, что он сошел с дороги, и она спешилась, взяла его под уздцы и повела.

Молнии беспрестанно кромсали небо, однако гром грохотал как бы в отдалении – похоже было, что настоящая гроза еще впереди! В бледном свете зарниц округа приобретала диковинные очертания, меняющиеся при каждой новой вспышке. К Марии подступали фигуры людей, угрожающе тянувшие к ней руки, – а через мгновение это оказывались деревья, стоящие вдоль дороги.

Внезапно гром, рокотавший поодаль, грянул, чудилось, прямо над ее головой. Насмерть перепуганный конь рванулся в сторону; взвившись на дыбы, он вырвал из ее рук повод и тотчас канул в кромешную тьму. Мгновение Мария еще слышала шлепанье его копыт по грязи… она метнулась в ту сторону, однако через несколько шагов земля вдруг ушла из-под ее ног – и Мария заскользила по склону в бездну, туда, где при последнем высверке молнии она успела увидеть Сену, текущую футов на двести ниже дороги.

Прошло несколько мгновений смертельного ужаса, пока Мария не ощутила под руками клок травы, ветки… в своем падении она наткнулась на куст и вцепилась в него той мертвой хваткой, которой утопающий хватается и за соломинку.

Земля раскисла, и Мария ощущала, как из этой рыхлой сырости под тяжестью ее тела выдираются корни кустика. Воткнув носки туфель в склон, она принялась копать, сколько могла достать выше, правой, затем левой рукою, и через время, показавшееся невыносимо долгим, ей удалось вырыть несколько ямок-ступенек и по ним опять взобраться на край обрыва: по счастью, склон был достаточно пологий, и она не успела съехать по нему в самую глубь.

Полежав несколько мгновений плашмя, Мария поднялась на колени, а потом кое-как встала и побрела в ту сторону, где темнела стена леса. От слабости и страха она не могла думать, а только всем существом своим стремилась под сень деревьев, чтобы хоть как-то укрыться от дождя: так больное животное прячется в глухой чаще, чтобы там умереть… И Мария вдруг подумала, что этот вечер может стать последним в ее жизни, если не удастся укрыться от дождя, согреться, обсохнуть. Но с веток древних буков и каштанов струилась потоками вода, и земля в этих мрачных аллеях была почти такая же сырая, как и на дороге, разве что грязь не хлюпала. Благодарная судьбе и за эту малость, Мария села, приткнувшись спиной к корявому стволу, подтянув колени к подбородку, сжавшись в комок. Но тут же ее вновь пронзила такая боль, что она завалилась на бок, ощущая, что по ногам потекло что-то теплое. Кровь? Она истечет здесь кровью… несчастья не отступаются от нее!

Мария была столь изнурена духовно и телесно, что мысль о неизбежности смерти не испугала. Слава богу, хоть не на большой дороге, а здесь, среди деревьев. Она всегда любила деревья и чувствовала всем сердцем, что они отвечали ей взаимностью. Деревья, река… они помогли бы ей, попади она в беду дома, в России, а здесь…

– Помогите мне, – шепнула она, но тут же вспомнила, что находится во французском лесу, и повторила, на всякий случай, по-французски: – Aidez moi!..

Ей было уже не так холодно лежать на мягкой подстилке из опавших листьев; и хотя капли дождя все еще барабанили вокруг, Мария поняла, что ливень кончился. Какие-то бледные тени мелькали неподалеку, и она долго, пристально всматривалась в эти призрачные силуэты, пока не догадалась, что это лунные лучи проникли в лес: на небе, таком чистом и ясном, словно бы и в помине на нем не было никаких туч, сияла полная луна.

• Предыдущая
• 45/98
• Следующая