Сделка с дьяволом - Бенцони Жюльетта - Страница 20
- Предыдущая
- 20/69
- Следующая
Художник поклонился:
– Неужели мне выпало счастье быть полезным королю?
– Конечно, конечно!
Взгляд Луи-Филиппа скользнул по фигуре Гортензии, которая поспешно присела в почтительном реверансе.
– Представьте вашу спутницу. Мне кажется, я еще не имел удовольствия встречаться с ней?
– Вероятно, поскольку вот уже несколько лет, как она покинула Париж. С позволения Вашего Величества, имею честь представить вам графиню де Лозарг, дочь покойного банкира Анри Гранье де Берни. Вашему Величеству безусловно знакомо это имя?
– Конечно, и банк тоже. Я счастлив, мадам, познакомиться с вами, тем более что я кое-чем обязан вашему банку. Мне будет приятно что-нибудь сделать для вас.
– Король бесконечно добр, – пролепетала Гортензия, у которой от волнения прервался голос.
Делакруа, заметив это, бросился ей на помощь:
– Мадам де Лозарг очень взволнована, сир. Боюсь, у нее не хватит смелости попросить милости у Вашего Величества.
– Милости? Какой же?
– Милости для моей самой близкой подруги, сир, графини Морозини, брошенной в тюрьму… по недоразумению.
Улыбка исчезла с лица короля, в то время как две глубокие складки пролегли меж бровей.
– В тюрьму? Какую тюрьму? Мне кажется, я никогда не слышал этого имени.
– Она в тюрьме Ля Форс, сир.
– Женщина? В Ля Форс? Что это за история?
– Именно об этом и хотела бы поведать мадам де Лозарг Вашему Величеству, – вмешался Делакруа. – Я допускаю, что место выбрано не совсем удачно, – лицемерно добавил он. – Но дело это безотлагательное, а получить королевскую аудиенцию в короткий срок…
– И вы подумали, что… случайная встреча поможет вам выйти из положения, не так ли? Наш милейший князь Талейран мог бы вами гордиться, сударь… И поскольку вы совершенно справедливо заметили, что место выбрано неудачно, давайте продолжим прогулку, а затем вы проследуете за мной в Пале-Рояль. Таким образом, вам сразу же будет предоставлена аудиенция, мадам. Возможно, она не будет продолжительной, но я обещаю вас выслушать…
– Я знала, сир, что король – сама доброта, – произнесла Гортензия. – Позвольте мне от всего сердца поблагодарить Ваше Величество.
– Никогда не следует благодарить, не получив желаемого, мадам. Посмотрим, что можно будет для вас сделать.
Жестом он подозвал человека из эскорта и что-то шепнул ему на ухо. Тот с полупоклоном обратился к Гортензии и ее спутнику:
– Мадам, месье, будьте любезны следовать за нами.
И так увеличившись на два человека, королевский эскорт вновь пустился в путь следом за Луи-Филиппом, который шел теперь вокруг бассейна. Гортензия не видела конца своим мучениям, так как король не спешил.
Три четверти часа спустя, все так же медленно следуя за королем, Гортензия под руку с Делакруа входила в Пале-Рояль.
Дворец герцогов Орлеанских был тогда, вне всякого сомнения, самым прекрасным и, вероятно, самым комфортабельным в Париже. После того как в 1815 году его окончательно вернули прежним владельцам, Луи-Филиппом были проведены значительные строительные работы, которыми руководил архитектор Фонтен. В итоге получился просторный и уютный дворец с великолепными деревянными панелями, окрашенными в серые и белые с золотом тона, обставленный не менее прекрасной мебелью, полный картин и других предметов искусства. Молва особенно превозносила кабинет с двадцатью пятью тысячами эстампов, коллекцию исторических полотен галереи Монпансье, а также чудеса газового освещения. Пале-Рояль одним из первых ввел у себя это новшество.
Широкая мраморная лестница с великолепной бронзовой балюстрадой, освещаемая высокими светильниками, вела в покои нового короля, занимавшие центральную часть двора. Гортензия и Делакруа поднялись по ней вслед за Луи-Филиппом, затем вошли в прихожую, уставленную банкетками красного бархата, и стали ждать столь желанной аудиенции.
Ожидание было недолгим. Всего через несколько минут за ними явился камергер и провел их в просторный кабинет, выходящий окнами на парадный двор. В этой комнате царил безраздельно стиль ампир. Его торжественная строгость, в которой угадывались могущество и исключительность прежнего хозяина, покорила бывшего герцога Орлеанского. Всегда жаждавший славы, которая осталась для него навеки недостижимой в силу его робкого и нерешительного характера, он черпал здесь, среди этого почти военного убранства, еще более подчеркиваемого прекрасным полотном «Раненый кирасир» кисти Жерико, недостающую ему энергию, которой он не мог найти в изящном и легком стиле Людовика XV. Кроме того, эта обстановка была полезна и в политическом отношении: многочисленные бонапартисты, бывшие офицеры Великой Армии и отставные чиновники Империи чувствовали себя здесь почти как дома… Единственной черточкой, выдававшей женское присутствие, был большой букет роз из оранжереи в Нейи, стоявший на круглом столике как скромный автограф супруги короля, рожденной под солнцем Неаполя и обожавшей цветы.
Сидя за большим рабочим столом, король смотрел на вошедших молодых людей. По достоинству оценив безупречный реверанс Гортензии, он жестом пригласил ее сесть. Художник остался стоять. Минуту Луи-Филипп разглядывал молодую женщину, которой с трудом удалось сохранить самообладание под этим тяжелым взглядом.
– Вы говорили, мадам, – начал он наконец, – что ваша лучшая подруга, графиня Морозини, если я не ошибаюсь?..
– У Вашего Величества великолепная память. Я лишь напомню, что она урожденная княжна Фелисия Орсини.
– Это одно из старейших имен в Италии! Итак, вы говорили, что графиня Морозини была безвинно брошена в тюрьму. Но для того, чтобы туда попасть, так или иначе надо быть в чем-то обвиненной. Так за что же ее арестовали?
– Ее обвинили в терроризме, сир.
И поскольку Луи-Филипп вздрогнул, что не предвещало ничего хорошего, она поспешила добавить:
– Если Ваше Величество позволит, я расскажу, как было дело.
– Об этом я и собирался вас просить. Только, пожалуйста, излагайте яснее и по возможности короче.
Как можно более сжато, тщательно подбирая слова, Гортензия рассказала о злоключениях Фелисии и, не называя имен, намекнула, что та могла стать жертвой некоей темной махинации, а возможно, главной причиной драмы была месть.
– Я одного не могу понять: почему с ней упорно продолжают обращаться как с мужчиной и держат в Ля Форс под именем Орсини? – закончила она свою повесть.
– Я понимаю не больше вашего, мадам… Может, легче заставить бесследно исчезнуть человека, которого не существует. Но вы рассказали очень живо. Вы сами присутствовали в кафе Ламблен во время налета полиции?
– Я была в своем поместье в Оверни, сир, и даже не подозревала о том, что творится в Париже.
– Кто же рассказал вам с такой достоверностью о случившемся?
– Один друг, для которого закулисные дела полиции не составляют секрета. Его имя – Франсуа Видок.
Луи-Филипп неожиданно расхохотался.
– Вы знакомы с этим бывшим висельником? Глядя на вас, никогда бы не подумал!
– Это действительно так, я не только знакома с ним, но считаю его своим верным другом. Я верю его словам.
– И вы, вероятно, правы. В течение многих лет Видок был самым информированным человеком во Франции. Что-то подсказывает мне, что он таковым и остался. Впрочем, вы подали мне мысль. Возможно, в моих интересах будет оказать ему какую-нибудь услугу. Чем он сейчас занимается?
– Он открыл в Сен-Манде маленькую бумажную фабрику, но я не уверена, что дела у него идут блестяще.
– Ничего удивительного. Чтобы такой человек заинтересовался бумагой, надо, чтобы на ней было что-то написано, желательно что-нибудь важное. Однако вернемся к мадам Морозини. Во всей этой истории есть одно неясное обстоятельство. Что она делала, переодевшись мужчиной, в кафе Ламблен, этом пристанище отставников и бонапартистов… чтобы не сказать карбонариев? Ведь не силой же ее туда привели?
Гортензия переглянулась с Делакруа и прочла в его глазах тревогу. Может быть, он боялся, что она начнет сейчас сочинять какую-нибудь неправдоподобную историю. Но она решила рассказывать все как можно более правдиво.
- Предыдущая
- 20/69
- Следующая
