Страж фараона - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/78
- Следующая
Может, вчерашняя злость на ханыгу Баштара и вспышка гнева пробудили в нем паранормальный дар? Некий талант к телепортации, о коем он не ведал, как говорят, ни сном ни духом? Но если так, то почему он очутился здесь, на нильских берегах, а не в своей квартире в Петербурге? Или хотя бы в дельте Невы в тысячном году до новой эры… Семен представил, что сейчас творится в северных родимых палестинах, и невольно вздрогнул. Непроходимые леса, болота, комары, медведи, охотники в звериных шкурах… Возможно, каннибалы, и уж наверняка дикари, не знающие, как приготовить лепешку и вытесать из камня обелиск…
Впрочем, это не относилось к вопросу его перемещения во времени и пространстве. Этот провал мог случиться либо по внешним причинам, либо по внутренним, либо без всяких причин вообще. Почему бы и нет? Бывало, что люди исчезали таинственно и бесследно, на глазах своих близких… Бывало и еще похлеще; скажем, внезапная метаморфоза, загадочный сдвиг психики: был Иваном Ильичом, токарем с Балтийского завода, а стал Юлием Цезарем или Жанной д’Арк… Так что, возможно, он вовсе не Семен Ратайский, питерский скульптор, а Сенмен, брат Сенмута… Или все же Семен, переселившийся в Сенмутову плоть…
Обдумав эту гипотезу, он отверг ее, поскольку тело являлось своим, родным, привычным и знакомым до последней черточки – ноготь на левом мизинце, обломанный позавчера, смуглая кожа, мозолистые ладони и давний шрам у запястья, след отбойника. Нет, и тело его, и сам он – Семен Ратайский! Значит, внутренние причины? Скажем, телепортация?..
Закрыв глаза, Семен напрягся и пожелал очутиться в своей квартире на Малоохтенском, с видом на Неву, или хотя бы в Озерках, в убогой мастерской, где вырезал поделки из деревяшек и камня. Он даже представил их: нефритовые подсвечники, пепельница из лиственита, пара икон-новоделов, писанных на липовых досках, гранитный медведь, поднявшийся на дыбы, матрешки с ликами Ельцина и Билла Клинтона, меч викинга, откованный лет пять назад да так никому и не проданный… Но напрягался он зря, так как вокруг ровным счетом ничего не изменилось. Может быть, по той причине, что возвращаться в мир, где он ваял могильные плиты и подсвечники, Семену совсем не хотелось.
Сидевший напротив жрец прочистил горло, шевельнул повелительно бровью, и поднос с остатками трапезы был тут же убран. Некоторое время Инени молчал, разглядывая Семена, затем потянулся к его ладони, ощупал мозоли сухими чуткими пальцами, коснулся выпуклого бицепса и что-то с одобрением пробормотал под нос. Внезапно вскинув голову, он вымолвил фразу на резком гортанном наречии, затем другую, третью, звучавшие иначе; кажется, спрашивал одно и то же на разных языках, не забывая следить за реакцией Семена. Но сказанное оставалось непонятным, и тот лишь пожал плечами в знак недоумения.
Жрец попытался еще раз, морща лоб и явно припоминая слова какого-то полузабытого языка. Ахейского? Финикийского? Скифского? Все они были столь же знакомы Семену, как говор индейцев майя из славного города Чичен-Ица. Он обладал хорошими способностями к языкам, неплохо знал французский с итальянским, ибо Италия и Франция были для него законодателями красоты; земли, где творили Микеланджело и Роден, Челлини, Рафаэль, Мане, Делакруа… Он мог объясниться на английском, немецком или шведском – вполне достаточно, чтобы загнать туристам пару подсвечников; он даже нахватался чеченского – главным образом, проклятий и ругательств… Все эти знания были сейчас бесполезны, как дым еще не зажженных костров. Дым от огня, в котором сгорят еще не выросшие деревья…
Оставив свои попытки, Инени вздохнул и грустно покачал головой. Затем, повернувшись к сундуку с солнечным диском, извлек стеклянный флакон и статуэтку божества – птичья головка с тонким изогнутым клювом на человеческом теле. Ибис, подумал Семен, священная птица Тота, бога мудрости.
Инени протянул ему флакончик, сделал вид, что пьет, поднял один палец и сурово нахмурился. Только один глоток, мелькнула мысль у Семена. Он понюхал темное зелье, пахнувшее сладкими травами, и решил, что на мышьяк или цианистый калий не похоже. Затем осторожно глотнул.
Сперва ничего не случилось, но через минуту-другую его вдруг стало охватывать странное оцепенение. Мир будто отдалился, скрывшись за дымкой полупрозрачного тумана; смолкли шелесты и шорохи, перекличка часовых на берегу, скрип обшивки судна и плеск волн, стучавших в борта. Вместе со звуками исчезли запахи; он смутно видел, как Инени окуривает птицеголовую фигурку, как шевелятся в молитве губы жреца, но не мог различить ни слов, ни ароматов. Однако мышцы еще повиновались ему, и, когда жрец показал на застланное шкурами ложе, Семен покорно вытянулся там и опустил отяжелевшие веки. В этот миг ему не хотелось спать или вернуться к бодрствованию; он пребывал сейчас где-то на грани меж явью и сном, в приятном расслаблении, будто его погрузили в ванну с теплой соленой водой и задернули матовые, приглушавшие свет шторки.
Покой, безопасность, тишина… Потом ее нарушил голос. Он произносил слова, звучавшие отчетливо, мерно и гулко, словно увесистые капли, падавшие в воду и странным образом проникавшие в мозг; Семену казалось, что он вот-вот догадается о значении этих неведомых слов, раскроет их загадочный смысл – возможно, даже ответит на том же языке. Но оцепенение сковало его и сделало безгласным; он мог лишь отсчитывать падение капель-слов, слушать их и запоминать.
Постепенно слова обретали жизнь, соединяясь в пары, сочетания и цепочки-понятия. Да – нет, хорошо – плохо, жарко – холодно, светло – темно… Я, ты, он, она, они… Ползти, идти, бежать, прыгать… Поднимать – опускать, бросать – ловить, отдавать – получать… Человек: мужчина, женщина, ребенок… рука, нога, плечо, грудь, живот, спина, пальцы, голова, лицо… лоб, брови, глаза, нос, рот, губы… Животное: бык, лошадь, коза, овца, собака, кошка… Здание: дом, дворец, храм, крепость… крыша, стена, окно, дверь, колонна, лестница… Дерево, камень, глина, металл… Золото, серебро, железо… медь и олово – бронза…
Чувство покоя и безопасности исчезло. Теперь Семен плавал в океане слов, набегавших то мелкой зыбью, то волной, то огромными валами; слова несли его, стремились потопить, подталкивали в чудовищный водоворот, в котором, как он внезапно понял, таились смерть или безумие. Странствие в этом океане было трудом опасным и напряженным; не всякий разум справлялся с ним, не каждому уму были доступны эти потоки слов, что снова и снова рушились в изнемогающее сознание.
Добрый – злой, красивый – уродливый, высокий – низкий, легкий – тяжелый… Бить, рубить, резать, колоть… Плот, лодка, корабль… Мир – война, ночь – день, звезды – солнце… Люди: роме, темеху, шаси, аму, нехеси, кефти, туруша… Царь – пер’о, Великий Дом… правитель сепа – хаке-хесеп… вельможа – семер… кузнец, горшечник, скотовод, каменотес, солдат… Войско: колесницы, лучники, копейщики… Вода: море, озеро, река, ручей… Великая Зелень – Уадж-ур… Суша: равнина, холм, гора, овраг… Города: Уасет, Мен-Нофр, Он-Ра, Саи, Абуджу, Хетуарет… Цвета: белый, черный, красный, синий, зеленый, желтый… Хоу – сфинкс, миу – кошка, хенкет – пиво…
Он удержался на грани водоворота, впитал все до единого капли-слова, звучавшие в гулкой пустоте; они внезапно оледенели и улеглись в сознании блестящими снежинками. Ощущение безмерного покоя вновь охватило его; он чувствовал, что проваливается в сон, и в то же время что-то подсказывало ему, что пора очнуться. Какой-то импульс, пришедший извне или родившийся в нем самом, какая-то фраза, уже понятная, негромкая, но повелительная.
Веки Семена дрогнули и приподнялись. Небо в дверном проеме потемнело, кровля из шелестящих пальмовых листьев покачивалась над головой, а ниже, будто плавая в вечернем сумраке, белели два лица: сухое, бесстрастное, с ястребиными чертами и полное жизни, надежды и радостного ожидания. Инени и Сенмут, вяло подумал он, балансируя между сном и явью. Что им надо? Чего они хотят?
Глаза молодого вельможи вспыхнули, губы шевельнулись, роняя капли-слова, и Семен внезапно осознал, что постигает их смысл. Простой и ясный, как солнечный свет:
- Предыдущая
- 5/78
- Следующая
