Недостойные знатные дамы - Бенцони Жюльетта - Страница 39
- Предыдущая
- 39/53
- Следующая
– А эти женщины, которые тебя обвинили?
– Именно они и ошибаются – очевидно, я стал жертвой случайного сходства. Не переживай. Верь мне и ничего не бойся. Я скоро вернусь домой.
Лезюрк и в самом деле в этом не сомневался: у него было неопровержимое алиби и множество свидетелей. К несчастью, судья отнесся к нему предвзято: он почему-то свято уверовал в показания служанок. По мнению Добетона, свидетельства друзей Лезюрка могли быть только ложными, и он не желал тратить время на их заслушивание до начала процесса. Впрочем, ждать пришлось недолго: в те времена суд был скорый и не слишком отличался от суда во времена Террора.
Процесс начался 2 августа. Лезюрк ждал его с нетерпением, уверенный, что на суде ему дадут слово, выслушают и, наконец, позволят объяснить присяжным и зрителям, что произошло.
В зале стояла страшная жара. Взволнованная толпа никак не могла угомониться, а когда ввели пятерых обвиняемых, по рядам зрителей пробежал ропот. Обвиняемыми были Лезюрк, Гено, Куриоль, Ришар и Бернар, барышник.
Когда Лезюрку дали слово, он встал и громко заявил о своей невиновности, заверив суд, что ночь, когда произошло ограбление, провел у себя дома, на улице Монторгей. Однако присяжные слушали его вполуха: всем не терпелось выслушать основных свидетелей – двух служанок, кабатчика, крестьянина из Мелёна и конюхов. Все эти люди, без исключения, опознали Лезюрка! Как ни странно, каждый из них обратил особое внимание на его волосы.
– Но у меня же есть не только волосы! У меня еще есть лицо! – стенал несчастный. – Посмотрите повнимательнее, разве вы его узнаете?
– Черт возьми! – вскричала, распалившись, Сотон. – Да это точно он, я его видела!
Переубедить ее было невозможно.
– Все они ошибаются! – в отчаянии воскликнул Лезюрк, обратившись к присяжным. – Клянусь, они принимают меня за другого. Я стал жертвой роковой ошибки!
Он чуть не расплакался, но сумел взять себя в руки: долгие дни, проведенные в тюрьме, научили его мужеству. Он не переставал надеяться, что, когда выслушают его свидетелей, все прояснится.
Первым свидетелем был друг Лезюрка, ювелир Легран, державший лавочку в Пале-Рояле. Лезюрк любил забежать к нему в лавку и, устроившись в уголке, поболтать с клиентами. 8 флореаля он, как обычно, зашел к Леграну, но на этот раз не просто посидел у него, а сделал покупку: приобрел серебряное колечко для жены. Покупку эту Легран, как всегда, занес в свой реестр.
– Я принес реестр с собой, гражданин судья! Вы можете сами убедиться, что вот тут стоит дата: 8 флореаля IV года.
Председатель суда взглянул на толстый реестр в черной обложке и внезапно покраснел от гнева.
– Свидетель Легран! – воскликнул он. – Вы солгали! Дата 8 флореаля вписана позже, это очевидно! Вы лжесвидетель!
И несчастного ювелира тотчас арестовали.
Коварной судьбе было угодно, чтобы дата 8 флореаля действительно была вписана позже, однако причиною тому было отнюдь не желание ввести в заблуждение правосудие, а простая забывчивость. Увы! Судьи усмотрели в этом злой умысел.
После этого свидетели, сменяя друг друга, могли говорить все, что угодно: например, что они в этот день обедали с Лезюрком или видели, что в этот день Лезюрк был у Леграна и на их глазах купил серебряное колечко… их больше никто не слушал. В глазах суда все они были лжесвидетелями.
Приговор не заставил себя ожидать: Лезюрк, Куриоль и Бернар были осуждены на смерть, Ришара приговорили к двадцати годам каторги. И только Гено был оправдан – неизвестно почему. Когда приговор огласили, раздался голос Куриоля: услышав страшное решение суда, он понял, что терять ему больше нечего.
– Лезюрк и Бернар невиновны! – воскликнул он. – Бернар только дал нам лошадей. Что же касается Лезюрка, то он вообще не участвовал в деле!
Его голос потонул в невообразимом шуме. Однако на следующий день, в тюрьме, он повторил свое заявление и потребовал, чтобы его выслушал судья. На этот раз Куриоль рассказал все, что знал:
– Нас было пятеро, это правда, но тех, кому вы, господин судья, вынесли приговор, среди нас не было. Согласен, я принимал участие в этом деле. Я влип и готов заплатить за свое преступление. Но и другие тоже должны получить свое! Сообщников моих зовут Дюбоск, Видаль, Дюроша и Русси. Дюроша под именем Пьера Лаборда ехал вместе с почтовой каретой. Это он ударил кучера, когда мы на них напали.
– Но как случилось, что все свидетели опознали Лезюрка?
– Дюбоск немного похож на него. К тому же Дюбоск решил скрыть свои черные волосы и натянул на себя белокурый парик.
– А вы тоже были в парике?
– Нет. Надо сказать, что Дюбоск был самым хитрым из нас. Но он не настолько хитер, чтобы избежать наказания, если вы его арестуете. Я могу сказать вам, где он скрывается.
И тут события стали принимать поистине загадочный оборот. Несмотря на явно искренние признания Куриоля, судебные советники просто не обратили на них внимания, решив, что таким образом осужденные хотят отсрочить исполнение приговора. Все складывалось не в пользу несчастных: кассационный суд отказал в пересмотре дела, Директория отказала в помиловании… Исполнение приговора было назначено на 31 октября.
В то утро было холодно и сыро. Эшафот воздвигли у заставы Анфер; когда показалась повозка с приговоренными, толпа, окружавшая место казни, почтительно умолкла. Лезюрк, одетый в белое, вел себя спокойно и с достоинством. Накануне он простился со своей обожаемой Жанной-Эме и с детьми. Он привел в порядок все свои дела и примирился с судьбой.
Бернар, казалось, вообще ничего не чувствовал – можно было подумать, что он уже не принадлежит этому миру. Куриоль же до последней минуты не уставал кричать:
– Я виноват, но Лезюрк невиновен!
Невиновен! Это слово произнес и Лезюрк – перед самой смертью. Он умер последним, со спокойным достоинством. Благородное поведение осужденного перед смертью подействовало на судью Добетона больше, чем уверения Лезюрка в его непричастности к преступлению или же признания Куриоля. Он стал опасаться, не была ли действительно совершена жесточайшая судебная ошибка. Желая успокоить собственную совесть, Добетон – с непростительным опозданием – возобновил расследование.
Первым, кого ему удалось отыскать, был мнимый Пьер Лаборт, человек, купивший право ехать на единственном свободном месте почтовой кареты. Как и говорил Куриоль, на самом деле его звали Дюроша. Когда его арестовали, он не заставил себя долго упрашивать и во всем признался. Дюроша также описал приметы своих сообщников – Дюбоска, Видаля и Русси. И заявил о невиновности Лезюрка.
Так как его арестовали одного, судили его тоже одного и одного же отправили на эшафот 21 августа 1797 года. Впрочем, Видаля и Русси тоже вскоре схватили, осудили и 19 октября 1798 года казнили. Зато поиски Дюбоска, который действительно оказался самым хитрым из преступников, заняли два года.
Через два года в Версале снова собрался суд присяжных, однако новый обвиняемый оказался крепким орешком. Он совершенно не боялся судей, вины своей не признавал, а так как кожа у него была смуглая, а волосы черные, то все те же Сотон, Гростет и другие свидетели отказались признать его. Они в один голос продолжали утверждать, что среди бандитов видели несчастного Лезюрка.
Развязка наступила неожиданно. Жанна-Эме, вдова Лезюрка, страстно желала, чтобы истинные виновники преступления были наказаны. У версальского парикмахера она заказала парик с белокурыми золотистыми волосами, какие были у ее мужа. Парикмахер сделал парик, явился с ним в суд и передал его председателю.
Несмотря на яростные протесты Дюбоска, ему на голову надели парик. Тотчас даже самые упрямые свидетели признали его. Дюбоск взошел на эшафот 24 февраля 1801 года. Прежде чем умереть, он во всеуслышание заявил, что Лезюрк невиновен.
И все же, несмотря на все усилия Жанны-Эме, а потом и детей Лезюрка, дело так и не было пересмотрено. Первое прошение несчастная женщина подала в 1804 году, но ей отказали. Лишь в 1821 году семье удалось добиться частичного возвращения конфискованного имущества, однако Лезюрк так и не был оправдан. Безутешная и неуспокоившаяся Жанна-Эме, не выдержав борьбы, умерла; сын Лезюрка, не успев отомстить за отца, погиб в России. В конце концов кассационный суд признал приговор «окончательным и не подлежащим обжалованию».
- Предыдущая
- 39/53
- Следующая
