Сердце трубадура (СИ) - Дубинин Антон - Страница 21

…От Бога родились. Серемонда поняла, что плачет, только когда капля упала на шею ее сыну, и он чуть передернул лопатками, как двигает загривком кот, стремясь согнать назойливую муху.

И Раймон плакал, под сухой и горячей рукою у себя на челе содрогаясь от последних слез, и не имел даже сил исповедаться, только ответить прерывистым шепотом, когда старик спросил, называя его братом, воистину ли он хочет служить Богу и Его Евангелию — ответить «да» так, что в это «да» ушли последние силы его тела, и снова закрыть глаза, нет сил, где же я слышал этот голос, и я ответил бы тебе — «да», если только еще не поздно… Еще не темно. Есть любовь, и она единственный свет человеков. Принесите света, света… пожалуйста…

Легкая, маленькая книга коснулась Раймонова лба. Конец обряда, сейчас будут звать Святого Духа. «Отче, вот Твой слуга для Твоего правосудия, ниспошли ему Свою милость и Дух Свой»… Но Раймон был уже мертв, и веки его слиплись навеки, все еще влажные, и я не знаю насчет Духа, Господи, но милосердие Твое ниспошли…

…Серемонда, легкая, будто бы пустая изнутри, вышла прочь, когда они читали хором «Отче наш». Гийом некоторое время оставался еще у ложа покойного, даже подошел ближе — посмотреть. Детей еще более, чем взрослых, влечет к себе смерть — может, потому, что они еще меньше, чем взрослые, в нее верят.

Потом вышел наконец — ранее, чем рыцари и слуги, все те, кто разделял с бароном его суровую и плачущую веру. Мать ждала его у дверей; Гийом подошел — маленький, сосредоточенный, с вертикальной морщинкой меж бровями. Спросил напряженно, глядя снизу вверх:

— Донна мама, это был мой отец?.. Я поцеловал его в лоб. Я правильно сделал?..

Серемонда вместо ответа прижала его к себе. Месть — плод, лишенный сладости. Только один плод сладости не лишен — а все потому, что он из Божьего сада, Гийом. Это любовь. Это любовь.

…Рассказывал в городе Нарбонне заезжий арагонец в лето 1209, и сама дона Альенора, жена графа Раймона Тулузского, кивала головою, подтверждая, что так оно и было, сама видела живого участника сей истории:

— Да, жуткое дело. Отрубил трубадуру голову и приказал жене подать к столу. Та как увидала, так сразу и говорит: раз этим вы меня потчуете, так я ничего более есть и не буду. И заморила себя голодом. А его, зверюгу, потом в темницу посадили, и замок у него отняли, если я верно все помню…

И шла гроза на город Нарбонн, и на град Тулузу, и городу Сен-Жиллю еще только предстояло стать свидетелем того, как на весь Юг возляжет терновый венец… Юг мой, юг, улыбавшийся, как Гийом, в лицо своей вкрадчивой смерти — тогда мой юг еще был на свете…

…В Перпиньяне, в году 1217, в графском замке пел рыжий усатый жонглер, и слушали его дамы, и ужасались, качая головами.

(Слушайте, дамы, вздыхайте, качайте, рыцари, головами… Вот что бывает, когда куртуазность и рыцарство попраны. Вот что бывает, когда опозорен наш край, и отняты у него законные властители, но вы не думайте пока о своих собственных муках, слушайте лучше, как страдали влюбленные прежних дней…)

И писал монах Монмажурский, низко склоняясь над страницей, так как оплывает трескучая свеча, и мало в мире света, и даже Гийом не взглянет с заплаканных воском страниц возле спящей монаховой головы — только ровной чередою лежат равнодушные строчки:

Что же, может, и так. Может, оно и так. В любом случае -

…И рассказывал странник, по виду, кажись, южанин, окольными путями пробираясь на север, в Германию, сидя на постоялом дворе в Шампани, в году 1244 от Рождества Христова и в году почитай что первом от окончательной смерти нашего Юга, и жадно слушали его охочие до сплетен горожане:

— Был вот, например, такой рыцарь, трубадур, звали его Гийом де Кабестань. Красавец преизрядный и дамами очень любимый; и вышло однажды так, что полюбило его сразу семь дам, и все они сделались его любовницами. Но прознали о том ихние, стало быть, мужья, и собрались они все вместе, подстерегли того Гийома, когда шел он один в поле, да и убили за его проделки. А тело Гийомово разрезали они на куски и принесли в один замок, где в то время собрались вместе их жены, а из них каждая полагала, будто она у Гийома единственная. И приготовили мужья из тела Гийомова кушанье для своих супружниц, и подали им на золотых блюдах; а когда те насытились, мужья возьми да и скажи им, что же это такое они ели. И в такую тоску пришли те дамы от смерти своего ненаглядного Гийома, а равно и от ревности друг к дружке, что тут же все с балкона разом и бросились, и так ревнивые мужья в один день овдовели. О Гийоме, однако же, все окрестные дамы жалели — такого искусника в любовной науке еще свет не видывал, и умел он им всячески угождать… Однако подобная судьба всякого прелюбодейца может настигнуть, а нас избави Боже, аминь.