Испытание (СИ) - Дубинин Антон - Страница 1

…Он застонал и перевернулся на спину. Чувствуя себя тяжелобольным, разлепил глаза.

Опять снилась Мари. И опять — так же, те же сладострастные радости ночь напролет, чтобы наутро, сквозь пелену горячего, не прошедшего еще восторга и жара узнать новый жар — удушающие волны стыда. Господи, неужели же я — такой? Избавь меня от этого, прошу Тебя… Я себя презираю.

Кретьен сел в постели, спутанные черные волосы завесили все лицо. Щеки его горели. Как же все напрасно… Мари, Мари, возлюбленная, только что она была здесь, и только что в очередной раз он предал своего сеньора и своего Господа. То, что это был только сон, не имеет значения. Он же все прекрасно помнил и во сне, и приходилось выбирать точно так же, как выбирают въяве… Пальцы все еще помнили шелковый жар ее кожи, плоть горела, он слегка дрожал от радости. Проклятье, когда же это кончится?.. Может, ему попалась какая-нибудь заколдованная кровать, может, попросить Филиппа о другой спальне?..

Кровать была очень хороша — широкая, удобная, с шелковыми занавесями. Одеяло — горностаевое. И дело не в ней, не в ней — первый-то раз Мари приснилась ему на жутчайшем постоялом дворе, где на полу вповалку спало человек десять простолюдинов… Нет, вину свалить не на кого, просто ты, Кретьен — великий грешник. И одолевают тебя плотские искушения. По этому поводу хватит мозолить ладони, потирая без конца виски, — просто встань и пойди исповедуйся. К исповеди, и быстро.

…Но внутреннему взору Кретьена представилось выражение лица замкового капеллана, которому предстоит выслушать ту же историю в пятый, не то шестой раз — и его здорово скрючило. Нет уж, не надо… Он словно бы увидел, как брови внушительного белоснежного священника ползут вверх, изумленно изгибаются: «Как, сын мой… Опять то же самое?..» То есть он может и не сказать ничего подобного, но подумает, черт возьми, подумает непременно… «Да, отец Блез, вот такой я урод. А ваш совет получше молиться перед сном и обращать помыслы все больше к божественному почему-то не помог в очередной раз — наверно, он рассчитан на хороших христиан, и только…» И каноник, огромный, полнотелый, похожий на белую тучу, с горя выдумает какую-нибудь позорную епитимью — самобичеванье там или публичное покаяние… Нет, не судьба сегодня Кретьену исповедаться.

…А как он безумно соскучился по Мари!.. Хотя бы просто увидеться, назвать Оргелузой, поймать — глаза в глаза — ярко-золотой взгляд… Какие уж там перед сном размышления о божественном, о страдании и погребении, о непорочном зачатии — все сплошная ложь, если не попросить перед сном Господа все же дать повидаться с… Фландрия, как же. Перемена места. Друг у Кретьена тоже всего один, и вот видит Бог — это не Филипп Эльзасский… Прекрасный, кстати, человек этот юный граф Филипп, и в шахматы играет сносно, — в отличие от Анри, которому надо было все время подыгрывать, чтобы он по-детски шумно не обиделся — в нем с детства подогревали ни на чем не основанную уверенность, что он — отличный шахматист…

Надо на что-то отвлечься. Например, на работу. Не на скромные секретарские обязанности, не на помощь неопытному графу в делах судейских — тот и сам неплохо справлялся, образованный он человек, с врожденным чувством справедливости, хоть и в Болонье не обучался — да это наследнику графства и не пристало… Нет, речь шла о настоящей, истинной работе — о стихах. Отшлифовав до предела стиль «Гламура», Кретьен принялся за новый роман, погружаясь в дело целиком — за исключением тех дорого оплаченных стыдом ночных часов, отведенных для суетных размышлений, для свиданий. В первый раз он работал не по собственному замыслу, а, так сказать, «на заказ» — вроде того, как его далекие тетки-портнихи на заказ шили одежду для господ. Сюжет для новой истории подыскала Изабель, а предложил — мессир Филипп, и Кретьен, с неохотой пойдя у них на поводу, внезапно увлекся так, что даже вчера ночью — вернее, под утро, он засиделся до рассвета — упав в постель, забыл и думать о Мари, о том, как хорошо было бы, если бы… Нет, Мари приснилась ему случайно, не по его вине, — ведь впервые за долгое время поэт, засыпая, крутанул мельничное колесо своего засыпающего разума совсем в другую сторону, желая понять и познать, думая совсем не о возлюбленной, но о…